Анна Янсон - Серебряная корона

Разговор шел о Моне. По их жестам и интонациям он улавливал смысл, еще не понимая всех слов. Он понял, что Мона — человек низшего сорта, и он сам тоже. Он был проблемой, требующей постоянного обсуждения. Рожденный среди убожества, злобный ребенок, своенравный, эгоистичный. Лишь доброта Сесилии дала ему право на существование. Вечный и неоплатный долг, за который Арне ненавидел ее. Но и скучал по ней тоже.

В первом классе на уроке родного языка он нарисовал на доске огромный член. Его подзадоривал Леннарт, говорил, что ему, Арне, слабо, но изначально идея принадлежала Фредрику. Его папа своим членом может сбросить на пол двенадцать монет. Двенадцать штук! Во всяком случае, Фредрик так сказал. Все мальчишки смеялись. А девчонки, вскрикнув, сбились в кучки.

Он был в центре внимания — еще бы! Правда, недолго, пока не пришел учитель. Затем Арне отправили к детскому психиатру. Казалось, все только этого и ждали. Сесилия словно бы даже воодушевилась. После каждой встречи с психиатром телефон раскалялся. Слова «инцест» и «попытка изнасилования» проговаривались отчетливым шепотом. Ведь в семидесятые все проявления, которые можно было истолковать как инцестуальные, так и истолковывались. А уж случай Арне даже сомнений не вызывал. И рисунок тому доказательство! В те времена психотерапевты, слетав на выходные в США на курсы, возвращались готовыми пророками и свысока поучали бедняг, все еще блуждающих во мраке и не обретших истинного знания о человеке. Ничто человеческое им не было чуждо.

Дама-психолог, к которой попал Арне, тоже побывала на курсах, правда, только в Энчёпинге. Тем не менее ей не терпелось испытать на практике полученные знания. Для чего дама пользовалась доступными ей средствами — а именно грудями. Арне надо снова ощутить себя младенцем, и если нужно, она готова дать ему пососать свою грудь. Ее глаза блестели, ладони были потными, а спрашивала она всякий раз протяжным низким голосом. Арне, хоть и маленький, уловил, что в воздухе витает вожделение. Напряженное поле между двумя взрослыми женщинами. А он был лишь пешкой в их игре и не понимал правил. Если он отвечал не так, как они ожидали, Сесилия отвечала за него. Да, они занимались им, дарили ему свое внимание! И за это он дорого заплатил. Когда он отвечал «правильно», то Сесилия ему улыбалась, и его сердце таяло. Если бы он знал, во что ему встанут эти улыбки, то молчал бы как рыба. Но одна мысль о том, что его наконец примут как своего, казалось, стоит любых испытаний! И он сдал своего деда.

— Случалось ли, что дед тебя… трогал?

На это он не мог не ответить отрицательно.

— Угрожал ли он тебе побоями, если ты… не хотел делать, как он велит?

Да, бывало иногда. Он молчал и вспоминал, как однажды раскидал кубики «Лего» и не хотел убрать, и дед дернул его за волосы. А однажды Арне швырнул яйцо об стену курятника соседа Хенрика и получил пощечину. Это было унизительно, и ей такое знать незачем.

Ансельма вызвали для беседы. После этого Арне долго не встречал дедушку. Не ранее, чем он стал подростком и общественный интерес к доброте Сесилии стал остывать, а ее терпимость к нему — в той же степени иссякать.

Наступили восьмидесятые, и теперь всем следовало самоосуществляться и учиться говорить «нет». Сесилия завела себе щенка боксера, как и хотела с самого начала, и переехала жить к подруге по клубу собаководства. Арне мог теперь идти куда хочет. Мона встретила Вильхельма, и они поженились. Двойняшки должны были вот-вот пойти в школу. Но Ансельм по-прежнему не хотел его видеть. Теперь-то Арне понимал его куда лучше.

Когда последние посетители музея ушли, Арне закрыл дверь в зал древностей и вышел на Береговую улицу. Теплый ветер нес с собой запахи из ресторанов. В воздухе веяло предвкушением праздника. Смеясь и разговаривая, мимо шли люди в светлой летней одежде. Как же Арне хотелось рассказать Биргитте всю правду о себе, но в душе он знал, что никогда этого не сможет.

— В старину свадебную корону надевали на невесту, только если она девица, — сказала та банщица, вредная баба, наступив ему на его больную мозоль. Чтобы избежать дальнейших разговоров, он предал Биргитту:

— В таком случае, скоро она насквозь проржавеет.

Инспектор уголовной полиции Мария Верн разглядывала скульптуру в фойе Управления полиции, дожидаясь коллег — Хартмана, Арвидсона и Эка. Они договорились встретиться тут в двенадцать дня и пойти пообедать. Эк нашел элегантный ресторан «Русенгорд». Там можно заказать баранью отбивную, готландский шафрановый рисовый пудинг со взбитыми сливками и ежевичным джемом и изюм в шоколаде. Ресторан находился на Центральной площади рядом с руинами церкви Святой Екатерины.

Коллеги задерживались. Мария посмотрела на часы: уже пятнадцать минут, как они должны были быть здесь. Хартман предупредил, что может опоздать, но где Арвидсон и Эк? Еще вопрос, успеют ли они теперь выйти в город пообедать. Мария прошлась по фойе и вновь остановилась у скульптуры.

«Что, собственно, знает компьютер о нас, людях?» — гласила подпись под скульптурным шедевром Пии Энгстрём. С одной стороны скульптура представляла собой карабкающихся, ползущих, копошащихся существ — люди в непредсказуемом коловращении жизни. С другой стороны, на экране белого мраморного компьютера, застыли в ряд ровные, безжизненные, одинаковые изображения. Об этом стоит помнить, работая, например, с базой данных правонарушителей. Мария села в одно из темно-красных кресел и стала ждать. В отделе уголовного розыска ее встретили хорошо. И выделили письменный стол в одном кабинете с Хартманом.

Эк и Арвидсон в свое время искали работу на Готланде и получили место в районном Управлении полиции. В район, наряду с Висбю, входили Слите на севере и Хемсе на юге, но только участок в Висбю функционировал круглосуточно. Эка, типичную «сову», это вполне устраивало. Арвидсону работа ночью нравилась меньше, особенно после того, как он узнал, что рестораны стали работать до четырех часов утра вместо двух.

— Лишних два часа, чтобы напиваться, — говорил он. — И меньше времени, чтобы протрезветь до работы.

Жители центра Висбю тоже протестовали против нововведения, как им ни объясняли, что решение принято для их же блага. Народ будет теперь расходиться по домам мелкими партиями, вместо того чтобы всем вместе вываливаться на улицу в два часа ночи. Чума не лучше холеры, приговаривала Вега Крафт, которая обсуждала этот вопрос с Хартманом с тех пор, как он поселился на Норра Мюр в доме четырнадцать.

Комиссар Трюгвесон в два шага одолел пространство фойе. Похож на польского вратаря в штатском, подумала Мария. Он был на пару лет моложе Хартмана, с виду спокойный и надежный. Бритый череп, полусуточная щетина на щеках и подбородке, водолазка с растянутым воротом. Без пиджака. Глаза у Трюгвесона были ярко-голубые. Мария слышала, как он перебросился парой слов со стажером на проходной. Слов было не разобрать, но в тоне ясно слышалось раздражение. Стажер что-то спросил, и Трюгвесон буркнул в ответ: