Фредерик Дар - Елка в подарок

Семья бегемотообразных Берюрье дружно дрыхнет, скрывшись за парами кофе. Фелиция, которая цивилизованно прятала откровенную скуку во время всего праздничного обеда, устремляет на меня потеплевшие глаза. Не знаю, ведомо ли вам, но у женщин типа моей матушки и того же возраста вырабатывается с годами одна особенность: они способны переживать самые мерзостные ситуации в жизни с милой улыбкой на лице. С их уходом уйдет и умение весь вечер интеллигентно болтать о банальностях только ради того, чтобы собеседники не дай бог не заподозрили, как неинтересно, скучно и тоскливо в их обществе. Не останется никого, кто дал бы себе труд с упоением и страстью говорить о кулинарных рецептах, гадании на кофейной гуще, марках столовых вин, терпеливо выслушивать рассказы о ветрянке племянника или фиброме соседки, рассуждать о влиянии испытаний атомной бомбы на погоду («времена года теперь просто смешались»).

Это поколение владеет искусством стоически проживать серые воскресные дни и проходить сквозь пакостные периоды существования, не показывая виду, как им противно…

Ах, дорогая моя Фелиция… В настоящий момент она объясняет мамаше Пино, что нужно всегда класть кусочек сахара в жаркое из кролика. Хозяйка, прожившая на свете пятьдесят четыре года и не обладающая знаниями о подобных вещах, на все лады испускает восторженные звуки. Ободренная Фелиция и вовсе не жалеет себя, входя во все детали затронутой проблемы, раскрывая механизм воздействия кусочка сахара на жаркое и его влияния на маринад. Затем она переходит к технологии непосредственно жарки с учетом добавленного кусочка. Ее послушать, так это сложнейшая операция, несоблюдение которой грозит чуть ли не неминуемой катастрофой в масштабе всей Галактики. Растекшаяся по стулу мадам Берю время от времени приоткрывает тяжелый глаз, всем видом показывая, что и она следит за объяснениями маман. Сам господин Берюрье ушел в сон глубоко и прочно. Его пиджак давно снят и брошен на спинку стула. Белая рубашка, вся в пятнах, может служить наглядной иллюстрацией к только что поглощенному ее хозяином обеду и похожа на шкуру леопарда. Шляпа, сдвинутая на затылок, открывает всему миру сосредоточенный, напряженный лоб, а мощный подбородок спускается на галстук. Одержав верх в трудном поединке, а заодно наевшись и напившись до отвала, Толстяк отдал себя всего во власть Морфея и теперь спит сном человека, крепко уверенного в том, что главные победы еще впереди.

Выпив кофе, я толкаю победителя локтем в бок. Он тяжело просыпается, ерзает на стуле, чуть не падает, открывает поросячьи глазки и обводит всю честную компанию мутным взглядом.

— Что-то… стряслось? — вопрошает инспектор в унисон с громкой отрыжкой.

— Давай пей кофе, Толстяк, и пойдем посадим елку…

Память постепенно возвращается к нему. Он, хотя и туго, начинает соображать, затем издает смешок, похожий на выброс гейзера, демонстрируя все оставшиеся во рту великолепные черные зубы.

— Приглашаешь меня закончить партию в кости?

Моя реакция молниеносна — я даю ему такой пинок ногой под столом, что он срочно меняет выражение так называемого лица. К счастью, наши дамы ничего не замечают. Полностью образумившийся Берю залпом опрокидывает в себя кофе, лишь совсем чуть-чуть пролив на галстук, как бы добавив краски на палитру, и уже без всяких фокусов спокойно следует за мной в сад.

Как только мы выходим, я объявляю ему повестку дня: молчок, будто ничего не произошло… Естественно, он голосует «за».

К этому времени Пино уже практически засыпал могилу, где покоится мисс Негашеная Известь.

— Посадим эту треклятую елку слева от входа, — предлагает хозяин. — Она, к сожалению, закроет красивую каменную кладку (и правда, в углу участка есть некое сооружение из сложенных вертикально камней), ну да ладно!

— А что будем делать с экскремированной незнакомкой? — спрашивает, почесываясь, знаток труднопроизносимых слов Берю.

— Ею займемся завтра!

Подумав, Толстяк хватается за лопату.

Наверняка найдутся читатели, нашпигованные предрассудками, как рождественская индейка каштанами, которые подумают: как-то не по-джентельменски вы, господа легавые, ведете себя по отношению к усопшей даме — просто свинство праздновать новоселье в двух шагах от могилы. По их мнению, мы, обнаружив труп, должны все бросить и заниматься только им. Таким моралистам я ответил бы, что мы, полицейские, навидались всякого дерьма. Смерть и преступление — дело для нас вполне обычное, поэтому на многие вещи у нас свой собственный взгляд, не имеющий ничего общего со всякого рода фальшивыми причитаниями.

Берю, налегая на лопату, издает Всевозможные звуки, которые вполне способны породить у местного населения надежду на прибытие в их деревню бродячего цирка.

— При такой тяжелой физической работе можно было бы и стаканчик пропустить, а, хозяин? — выкрикивает он, вонзая лопату в мягкую землю.

— А кто в этом виноват? — заводится старик Пинюш. — Кому в башку пришла дурацкая идея притащить сюда такую здоровенную елку? Мало того что она закроет мне весь свет, так еще и ветки будут лезть в окна! А как я через двадцать лет буду двери закрывать, ты подумал?

Неожиданно Берю впадает в состояние бешеной ярости. Теперь, чтобы привести его в чувство, мне придется немало потрудиться. Его Оскорбленное Величество начинает вопить, что через двадцать лет вовсе не ветки, а корни дерева будут представлять для Пино угрозу, поскольку, исходя из логических рассуждений, к тому времени старик сам ляжет в землю, как эта костистая дама. Он советует Пинюшу не слишком с этим тянуть, чтобы доставить хоть какое-то удовольствие своим друзьям, уставшим от его занудства. Ну а на закуску Берю предлагает хозяину либо напилить дров из его подарка, либо, если уж он такой экономный, сколотить себе гроб.

— По мне, хоть выстругай еловый кол и засунь его себе в задницу! — заканчивает монолог Толстяк.

Идея сделать из Пино флюгер настолько неожиданна, что старик первый начинает весело похрюкивать…

В этот момент появляются наши дамы.

— Мы пройдемся после еды! — объявляет мадам Пино.

На физиономии китообразной Берты явственно написано, что гулять ходят обычно после сытного обеда, а уж в данном случае… Но тем не менее, хоть и без всякого энтузиазма, она дает себя увести моей милой матушке.

Пино смотрит на дом.

— Нужно бы дать ему имя. Как назовем? У тебя есть мысли на этот счет, Сан-А? Ты все-таки книги пишешь.

— На твоем месте я назвал бы его «Вечный покой». Он вздыхает:

— С тобой совершенно невозможно говорить серьезно! Я вроде подумал назвать его «Предел мечтаний»… Смешно, правда?

— Слишком оригинально — по мозгам бьет! — встревает Берю. — Куда как лучше «Приятный отдых».