Чарлз Тодд - Испытание воли

— Нет, самые крупные Холдейны. Давенанты считались почти такими же, но Хью Давенант не походил на своего отца. Он растратил большую часть денег на всякие дикие планы, и ему пришлось продать землю, чтобы выплатить долги. Я говорю о покойном муже миссис Давенант. Ей повезло, что он умер. Насколько я понял, он не усвоил урока, и она, в конце концов, осталась бы без пенни за душой. Но у него просто голова не была приспособлена к бизнесу.

— Кто купил большую часть земли Давенанта? Харрис?

— Он купил несколько полей, что граничат с его собственными, но львиную долю отхватили Холдейн и управляющий миссис Крайтон. Она живет в Лондоне, сейчас ей около девяноста, и она не бывала в Аппер-Стритеме с начала века.

— Итак, остановимся на Мейверсе, желающем за неимением царя застрелить Харриса или Холдейнов.

— Люди вроде Мейверса не мыслят так, как вы и я. У него была долгая вражда с Харрисом, и если бы он решил застрелить кого-нибудь, то, вероятно, выбрал бы полковника из принципа. Фактически он так и сказал, когда полковник пригрозил ему судом, если он попытается снова отравить собак. «Собака и хозяин заслуживают одной судьбы».

— Когда это произошло? До войны или позже?

— До, но вы еще не встречались с Мейверсом, верно?

— Есть свидетели, которые утверждают, что он был в понедельник утром на рыночной площади и произносил речь.

Ройстон пожал плечами:

— Что, если так? Никто не обращает внимания на его бредни. Он мог ускользнуть на время, никем не замеченный.

Ратлидж задумался. Вот и миссис Давенант сделала такое же замечание.

— Вы не думаете, что капитан Уилтон убил Харриса?

Ройстон покачал головой:

— Это нелепо! Чего ради?

— Дэниел Хикем заявляет, что он видел, как полковник и капитан ссорились в понедельник утром, незадолго до убийства. Как если бы ссора накануне продолжилась утром и внезапно привела к насилию.

— Хикем сказал вам это? — Ройстон коротко усмехнулся. — Я бы скорее поверил моему коту, чем пьяному полоумному трусу.

На сей раз готовый к такой характеристике, Ратлидж тем не менее вздрогнул.

Казалось, слова ударили по его нервам, вызвав физическую боль. Преодолевая ее, он спросил:

— Вы сами видели тело?

— Да. — Ройстон поежился. — Когда пошел слух, что полковника застрелили и кровь была повсюду, мой первый вопрос был: «Кто-нибудь из вас, дураков, проверил, дышит ли он еще?» Они посмотрели на меня, как на рехнувшегося. Когда я прибыл туда, то понял почему. Если бы я это сделал, то не смог бы вернуться туда ни за какие деньги. Сначала я был не в состоянии поверить, что это Чарлз, хотя узнал его шпоры, куртку, кольцо на руке. Тело выглядело как… как нечеловеческое.

Когда Ройстон ушел, Ратлидж допил кофе и мрачно произнес:

— Перед нами образец всех добродетелей, которого ни у кого не было никаких причин убивать. Если не считать Мейверса, хотя он имеет лучшее алиби из всех. Таким образом, мы остаемся с Уилтоном и этой проклятой ссорой. Скажите, сержант, каким был Харрис в действительности?

— Именно таким, сэр, — ответил сержант безапелляционным тоном, словно услышал глупый вопрос. — Очень достойным человеком. Совсем не таким, от которого ожидаешь, что он станет жертвой убийства.

Очень скоро они нашли Дэниела Хикема. Он стоял посреди Хай-стрит, словно регулируя движение транспорта, которого, кроме него, никто не видел. Ратлидж затормозил перед рядом маленьких лавок и какое-то время изучал его. Большинство жертв контузии, которых он видел в госпитале, были послушными, сидели с пустыми лицами, глядя в бездну собственных ужасов, или метались взад-вперед час за часом, как если бы старались убежать от преследующих их демонов.

По ночам он слышал в коридорах эхо воплей, ругательств и криков о помощи. Это настолько живо воскрешало перед мысленным взором окопы, что Ратлидж проводил ночи без сна, а большую часть дней в ступоре, что делало его таким же покорным и отчужденным, как остальные.

Потом сестра Франс перевела Ратлиджа в частную клинику, где он, по крайней мере, нашел убежище от этих кошмаров и обрел врача, достаточно заинтересованного его случаем, чтобы попытаться пробить стену молчания. Возможно, доктор был одним из любовников Франс — как ни странно, все они оставались в добрых отношениях с ней, когда связь кончалась, и всегда были готовы прийти на помощь.

Наблюдая за Хикемом, было легко заметить, что он привык к воображаемому транспорту, едущему в разные стороны, и регулировал движение с достаточным опытом, как если бы стоял на оживленном перекрестке, где проходила автоколонна.

Он посылал одних налево, других направо, давал сигналы к повороту, кричал кому-то, чтобы тот заставил чертовых лошадей двигаться, и звал людей помочь вытащить из грязи пушку. Хикем эффектно салютовал офицерам, проезжающим мимо, — в его пантомиме нельзя было ошибиться, — затем демонстрировал грубый жест, который, впрочем, удовлетворил бы усталых людей, возвращающихся с фронта, и испуганных юнцов, идущих им на смену.

Во Франции Ратлидж видел множество людей, стоящих на дорожных развилках под дождем или палящим солнцем, заставляя полуживую армию двигаться, несмотря ни на что, выкрикивая распоряжения, ругаясь на отстающих, указывая безошибочными движениями, что делать в окружающем их хаосе. Многие погибали там, где стояли, от пуль, снарядов и бомб, отчаянно пытаясь удержать людей от полной потери ориентации.

Но телеги, экипажи и автомобили Аппер-Стритема всего лишь поворачивали немного, чтобы не задеть Хикема, оставляя его в центре дороги, как лошадиный навоз. Некоторые женщины колебались, прежде чем перейти улицу мимо него, приподнимали юбки с нервным отвращением и отворачивались в страхе. Тем не менее никто из деревенских мальчишек не дразнил его, и Ратлидж, заметив это, спросил почему.

— Во-первых, он дома почти год с тех пор, как его выписали из госпиталя. Во-вторых, он огрел палкой главаря мальчишек, наорал на него на ублюдочном французском и сломал ему ключицу. — Дейвис перевел взгляд на Хикема, который смотрел сейчас в другом направлении, запертый в прошлом, которое никто не мог с ним разделить. — Отец мальчишки сказал, что тот получил по заслугам, но другие считали, что Хикема нужно изолировать, пока он не покалечил кого-нибудь еще. Однако викарий не желал и слышать о сумасшедшем доме — он говорил, что Хикем проклятая душа, нуждающаяся в молитве.

«Боже всемогущий, — тихо произнес Хэмиш. — Это ты через пять лет, только вокруг тебя будет не транспорт, а люди, окопы, кровь, вонь, снаряды, и мозги твои будут раскалываться от грохота. Ты будешь кричать нам, чтобы мы перелезли через насыпь, спрятались в укрытие или держали строй, а сестры будут привязывать тебя к кровати, и никто не станет обращать внимания на твои вопли, когда капрал Хэмиш…»