Николай Леонов - Трудно украсть бога

– Ага, видал я этого мужика, – кивнул Онучин, задумчиво жуя кусок рыбного пирога. – На татарина он не похож вовсе. Но разузнать, кто таков, надо бы. Ты его ко мне позови, что ли… Потолкуем с ним. А то и правда – кому, как не мне, разбираться?

Онучину не пришлось долго ждать – шустрый Яшка словил этого «басурманина» прям после заутренней, и тот артачиться не стал – охотно пошел в гости к соседу. Видать, знал, кто таков стрелец Онучин.

Встреча получилась самая обычная. Мужик оказался русским, просто прожил он около десятка лет в Царьграде, куда, по его словам, ушел на паломничество еще в юности. Отсюда и его странный в этих местах загар и чудная одежда.

Имя у этого мужика было вполне русское – Юрий. Отца своего он не помнил, а мать уже померла. Так что рода, к которому бы стоило вернуться, у него не было. Зато это объясняло желание уйти за тридевять земель.

Онучин слушал своего гостя и кивал. Все было гладко и понятно. Только странно знакомым казался жест, которым этот мужик поглаживал во время разговора свою узкую бородку. Кажется, у какого-то его знакомого был такой же жест… Одна беда – Онучин никак не мог вспомнить у кого.

Вернулся на родину Юрий, чтобы исполнить волю одного друга – монаха из-под Ростова. Он должен был отнести туда писанную этим монахом икону.

Как верный друг, Юрий отправился в путь, но оказался не готов к зимним холодам, коих в Царьграде нет вовсе. Тут его, больного, и приютила вдова Праскева. За то он ей премного благодарен и старается, как может, облегчить ее вдовью долю.

Тут Онучин впервые вмешался в плавный и стройный рассказ Юрия, который не вызывал у него никаких сомнений.

– А ты же говорил, что идешь к Ростову? Что же теперь, у вдовы останешься? Тогда иди с ней в церкву, чтобы все как положено.

– Ну, что ты! Как только холода закончатся, я дальше пойду! А вдова – она образец другим бабам на зависть. Вот и наговаривают на нее. А она только из христианского милосердия и помогает.

Онучин посмотрел на своего собеседника с сомнением. Чтобы баба, у которой муж два года как помер, не воспользовалась случаем? Да ни в жизнь он в это не поверит! Тем более что Юрий этот был мужик крепкий и не уродливый.

Однако говорить он ничего не стал. Вот коли не уйдет он отсюда к весне, тогда уж стрелец за него всерьез возьмется. А пока пусть живет как знает.

– Собираться мне надобно, – вздохнул Джура, вернувшись от стрельца в дом вдовы. – Выживут они меня и вам на орехи достанется.

– Что случилось? – Праскева отложила свое шитье и подняла свои усталые глаза, в которых сейчас было больше серого, чем голубого.

Полукровка опустился на лавку возле нее и снова вздохнул:

– Подозревают нас с тобой в грехах.

Праскева фыркнула:

– Это все ерунда. Они тут все всех подозревают! За такое не выживают, только если еще чем насолишь.

– Твоя правда, это не все. – Джура отвернулся в сторону: ему было неприятно рассказывать честной женщине о своем прошлом, но без этого было никак. – Знаю я этого вашего Онучина. Вернее, видел давным-давно. Он меня тоже видел, да только не узнал пока. Но со временем узнает, как пить дать. И тогда уж мне несдобровать.

– Что ты такого ему сделал?

– Зуб выбил, – хмыкнул Джура. – И кажется, не один.

Праскева не удержалась и усмехнулась:

– Ну вот, повезло же тебе! Он же с юности в стрельцах! А ты, значит, шалил?

– Как хочешь называй – отказываться не буду. Я с сородичами полмира объехал по молодости.

– Буду теперь знать, что ты у нас за птица. Хотя теперь-то уж ни к чему…

– Ты знаешь, – Джура неожиданно взял ее за руку, в которой все еще была зажата иголка с золотой ниткой, – если бы не этот Онучин, я бы остался, пожалуй, если бы ты не прогнала. Не хочу уходить, а теперь и остаться не смогу.

Праскева прерывисто вздохнула и подняла глаза на собеседника:

– А я бы и с тобой пошла, да только Матрену в такой холод никуда выпускать нельзя. А уж в дальний путь тем более.

– Видать, не судьба, – тихо вздохнул Джура и осторожно поцеловал бледные губы Праскевы, чувствуя на них привкус соли. Иголка, блеснув, упала на пол и куда-то закатилась. На печке завозилась сонная Матрена, и взрослые замерли, прижавшись лбами друг к другу.

Сотник Онучин видел во сне себя совсем другого, на десять лет младше, еще стройного и прыткого обычного стрельца. Сон поначалу был приятный: он был свободен от службы и бездельничал в свое удовольствие, не заботясь ни о чем. Однако это блаженное состояние неожиданно кончилось, когда на дороге ему встретился как-то смутно знакомый возок.

Возком правил почему-то приходивший сегодня к Онучину в гости Юрий. Он как-то неприятно усмехался и подбрасывал на ладони кошель со звякавшими там монетами. Стрелец некоторое время подозрительно сверлил взглядом этого путешественника, пока внезапно не вспомнил!

Оказывается, Онучин уже видел этого мошенника и даже пострадал от него! И как он мог не сообразить сразу? Пустил этого вора в дом, позволил ему ходить по комнатам без присмотра и даже не проводил до ворот?! Онучин мгновенно проснулся, сел на перине и заорал зычным голосом, призывая прислугу.

Пока примчался сонный парнишка с конюшни, сотник уже решил, что для начала, просто чтобы успокоиться, нужно внимательно осмотреть дом – ничего ли не пропало? То, что было уже за полночь и темень стояла кромешная, Онучина не смущало. Он велел раздать факелы, которые хранились в подвале на случай ночных выездов, и перебудить всех домашних.

Стрелец не желал ничего объяснять. Он просто отдавал приказы, поминая всяческими нехорошими словами проклятых цыган. Воспоминания, которые теперь из головы было не выкинуть, не давали ему покоя. Он был уверен, что и в этот раз его как-нибудь хитро обвели вокруг пальца.

Поднявшаяся суета хотя бы немного успокаивала и отвлекала от мрачных мыслей. Как только он поймет, что же на этот раз пропало, то тут же направится к дому вдовы. Благо, что он почти в двух шагах отсюда…

То, что случилось тогда, много лет назад, оставило не только воспоминания, но и пару выбитых зубов, из-за которых Онучин теперь не мог свистеть. Между прочим, это изрядно мешало, когда нужно было привлечь внимание большей части его сотни.

Когда простой стрелец Онучин вместе со своей десяткой был вынужден ловить каких-то вороватых цыган, он и не знал, что это так закончится. На цыган пожаловались сначала жители одной из ближайших к городу деревень, а потом уже и сами горожане. Сотник послал десяток стрельцов разобраться с бедой и выгнать басурман взашей из города. Да проучить хорошенько, чтобы впредь не совались.

Дело было простое, но кто-то предупредил цыган о напасти, и они успели удрать довольно далеко, прежде чем за ними началась погоня. Требовалось не только изгнать их, но и наказать и по возможности отобрать украденное у жалобщиков. Так что десятке выдали лошадей, которые им, в общем-то, были не положены, и они быстро догнали медленно плетущиеся телеги.