Алексей Макеев - Предатель

– Ты мне лучше повтори, что ты про Таню сказала, – попросил Стас.

– А я помню? – Она удивленно посмотрела на него, но он понял, что все она прекрасно помнит, да вот только повторить не хочет.

– Значит, гадость какую-то, – вздохнул он.

– Да нет, просто, что он через ее смерть переступил и не оглянулся, – отвернувшись, сказала она. – После этого он вазу и разбил.

– А ты знаешь, Машенька, что он до сих пор себя в ее смерти винит? Что эта рана у него в душе до сих пор не зажила, да и не заживет, пока он жив, потому что любил он ее! Ты даже не можешь себе представить, как он ее любил! – грустно сказал Стас и поднялся.

Когда он уже стоял возле двери, она робко спросила:

– Стас! Ты поговоришь с Левой?

– Нет, Маша, – тихо, но решительно ответил ей Крячко. – В этот раз я тебе ничем не помогу. И не только потому, что Гуров зол на меня, как сто тысяч чертей, за то, что я тебе о Тане рассказал. Я за болтливость свою огреб от него уже прилично, и, чую я, это только начало и так просто он мне этого не простит. Но и потому, что теперь я тебе не хочу помогать. Я все понимаю: актриса, темперамент, эмоции, нервы, ревность и все прочее, но край все-таки надо видеть, а ты его переступила. Ты с размаху кувалдой саданула туда, куда и перышком-то дотрагиваться не следовало, – с этими словами он и вышел.

А Мария осталась стоять в прихожей и, кажется, только сейчас до конца поняла, что жена Гурову она теперь уже почти что бывшая, дело за малым. Но вот что делать и как выходить из этого положения, она представления не имела. Вернувшись на кухню, она села к столу, машинально отхлебнула остывший, так и не тронутый Стасом чай и разрыдалась. Она плакала навзрыд, по-бабьи, утирая рукой слезы и сопли. Ей было страшно! Ох, как же ей было страшно! Все эти годы она прожила за спиной у мужа так, как хотела сама: снималась в кино, играла в театре, ездила на гастроли и съемки, капризничала, а бывало, что и скандалила, а Гуров смотрел на все это снисходительно, улыбался и терпел. Он никогда даже намеком не дал ей понять, что чем-то недоволен. А вот она, где бы ни была, каждую секунду знала, что, случись что-нибудь, ей есть за кого спрятаться, что муж ее из любой беды вытащит и решит все ее проблемы. И вот теперь она осталась одна, причем по собственной вине. И не стало стены, защищающей ее от враждебного внешнего мира. И не было в ее жизни больше не только Левы, но и веселого балагура Стаса, всегда готового прийти на помощь жене своего друга, не было Петра, основательного и солидного, который тоже грудью встал бы на ее защиту, потому что она жена Гурова. Ей вспомнилась ее жизнь до того, как в ней появился Лева. Тогда она играла, причем не на сцене, а в жизни, сильную и независимую женщину, а потом ей играть уже не нужно было, потому, что она стала такой на самом деле, да вот сила-то была не ее, а мужа! Он незримо присутствовал рядом с ней, где бы она ни была, и она, чувствуя эту его силу, могла вести себя независимо, потому что была не замужем, она была за мужем.

И вот теперь уже ничего этого не было! Конечно, в театре, да и вообще везде, она могла говорить, что сама ушла от Гурова, потому что устала от его вечной занятости на работе, командировок… Да мало ли что может придумать женщина? Но вот что ей со вновь обретенной свободой делать? Да и кому она по-настоящему нужна? Театру, которому она посвятила жизнь и ради которого осталась без детей? Вряд ли! Возраст уже поджимает, а толпа молоденьких актрисуль спит и видит, как бы занять ее место. Еще несколько лет она продержится, а что потом? Играть роли уже не героинь, а комических старух? Так и там все занято на много лет вперед. Зрителям? Так они крепкой памятью не отличаются! Точно так же будут кричать «Браво!» и дарить букеты ее преемнице. Как говорится: «Король умер, да здравствует король!» Сколько актрис, ничуть не менее, а то и более талантливых, чем она, канули в безвестность, доживали свои дни в нищете и умерли в одиночестве. Киношным продюсерам? Так им и подавно! Найти, пока еще в форме, какого-нибудь богатого любителя театра, чтобы доживать свой век, ни о чем не заботясь? Но кто может гарантировать, что этот любитель не переключится на какую-нибудь молоденькую приму? А самое главное, что ни театр, ни кино, ни поклонники, ни деньги не смогут заменить ей спокойного, чуть ироничного, все понимающего и надежного, как скала, Гурова и того чувства защищенности, которое она испытывала рядом с ним. Они никогда не говорили друг другу о любви, не произносили красивых и высоких фраз, считая, что в их возрасте это будет звучать и выглядеть нелепо, но сейчас, наедине с собой, Мария не могла не признаться себе самой, что любит мужа. Любит так, что никто другой, будь он хоть король какой-нибудь, который положит к ее ногам свою страну, ей не нужен. И она, идиотка, потеряла его, единственного, кому была действительно нужна и интересна, по собственной дурости! Ну, уж нет! Она его никому не отдаст! Даже ему самому! Он ее и только ее! Если надо, она и на колени перед ним встанет, прощения вымаливая! И под окнами его сутками стоять будет! Или под дверью! И нечего сопли распускать! Действовать надо, а не самобичеванием заниматься! Мария решительно вытерла лицо и вскинула голову. Она пока еще не знала, что ей нужно сделать, чтобы помириться с мужем, но сидеть, сложа руки, она точно не будет, потому что тогда просто погибнет.

Крячко же прямо от нее поехал к Петру и рассказал ему о том, что случилось у Гурова с Машей. Стаж семейной жизни Орлова исчислялся многими десятилетиями, и удивить его чем-то было трудно, но вот Марии это удалось.

– А ведь я ее стервой никогда не считал, – заметил он. – Выходит, ошибался. И я тебе так, Стас, скажу: если она ко мне за помощью обратится, я ей грубить, конечно, не буду, но пальцем о палец не ударю, чтобы их помирить. Сама нашкодничала, вот пусть сама свое дерьмо и расхлебывает. Это же надо было такое ляпнуть! – он сокрушенно покачал головой. – А к Леве я и сам с разговорами не полезу, и тебе не советую. У него голова сейчас, слава богу, делом занята, вот и не стоит его отвлекать. Он, конечно, побесится немного, а потом на работе сосредоточится и отвлечется. А коль мы ему потребуемся, так позвонит.

– Меня супружница все на дачу спроваживает, но я пока подожду – мало ли, как дела повернутся, – поддержал его Стас.

А Гуров и не подозревал о том, какие страсти бушуют у него за спиной. Вернувшись домой, он переоделся и отправился на кухню, чтобы приготовить себе что-нибудь. Выпив граммов пятьдесят – это он так помянул Панкратова с сыном, – он неторопливо возился, потому что спешить теперь ему было уже некуда и незачем – все, что было нужно, он сделал, и оставалось только ждать результатов. Выбрасывая очистки в мусорное ведро, он увидел там осколки вазы, которые собрал еще до ухода, и только усмехнулся – злость на Марию у него уже прошла, и ее место заняло полнейшее безразличие. Ну, какой же нормальный человек будет долго злиться на обхамившую его базарную торговку? И даже хромой или косоглазый человек не станет зацикливаться на том, что какая-то хамка ткнула его носом в его физический недостаток. Гуров не считал себя моральным уродом, на что намекала Мария, он просто был таким, какой он есть. Не сказать, чтобы он был от себя, любимого, в восторге, но полагал, что жить с ним все-таки можно. А если он кого не устраивает, так он и не навязывается. Марии нужен другой человек? Да бога ради! Во всяком случае, эту страницу в своей жизни он уже перевернул. Был у него один развод, значит, станет два, а она пусть себе морального красавца ищет.