Эд Макбейн - Метель

— Говори!

Уландер покачал головой.

— Как давно ты можешь ходить?

Уландер снова покачал головой.

— Зачем ты держишь ногу в гипсе?

Уландер все качал головой.

— Ты убил двух девушек! — взревел Хейз. Он шагнул к лежащему у стены Уландеру, неожиданно легко поднял его и швырнул на стул. Уландер прочел в его глазах смертельную угрозу.

— Хорошо, — выдавил он, — хорошо…

— Зачем ты продолжал носить гипс?

— Чтобы… чтобы… чтобы она не поняла. Чтобы думала, что я… что я не могу ходить. Так я мог… мог следить за ней. Так, чтобы она не догадывалась…

— Кто — она?

— Хельга. Она… Она была моей подругой, понимаете? Я… я ее любил, понимаете?

— Ага, ты так любил ее, что убил ее. Бывает и такое.

— Не потому, — Уландер покачал головой. — Из-за Курца. Она все отрицала, но я знал. И я ее предупредил. Поверьте мне, я ее предупредил. И… и держал на ноге гипс, чтобы… чтобы сбить ее с толку.

— Когда тебе сняли гипс?

— На прошлой неделе. Э-э-э… доктор его снял как раз в этой комнате. Разрезал точно на две половины электрическим резаком. И… и когда он ушел, я… решил соединить половинки заново… и склеил их… лейкопластырем. Теперь я мог за ней следить. Она не знала, что я уже хожу…

— И что же ты выследил?

— Вы знаете, что…

— Расскажи мне.

— В пятницу вечером она… я… видел, как Курц выходил из пристройки. Я понял, что он был с ней…

— Он ходил за коньками Мэри, — сказал Хейз. — Чтобы наточить их.

— Нет! — вскричал Уландер, и голос его прозвучал сильно, как взрыв, яростно и мощно. Хейз опять вспомнил, с какой яростью напал на него тот человек в горах. Уландер замолчал, потом тихо произнес: — Нет, вы ошибаетесь. Он был у Хельги. Я знаю. Неужели вы думаете, что я ее убил бы, если бы… — голос его прервался, глаза внезапно затуманились. Он поднял голову, но смотрел не на Хейза, а в пространство, глаза его налились слезами. — Я поднялся к ней и предупредил, — заговорил он тихо. — Сказал, что я сам видел, собственными глазами, а она… она сказала, что я фантазирую. И засмеялась. — Лицо его вдруг исказилось. — Засмеялась, понимаете? Она… она не должна была смеяться. — По щекам его потекли слезы, взгляд странно остановился. — Она не должна была смеяться, — повторял он. — Это было не смешно. Я ее любил. Это было не смешно…

— Да, — согласился Хейз устало, — совсем не смешно…

Буря утихла.

Она безоговорочно покинула поле боя. Ветер разогнал тучи и улегся. Двое сидели в теплом уюте едущей машины, небо над головой светло синело, по обе стороны дороги лежал сугробами отброшенный снег.

Буря утихла.

Теперь от ее бешенства остались только следы — уплотненный снег под колесами, сугробы по краям дороги, отягощенные снегом кроны деревьев. Буря утихла и ушла, оставалось только отыскать и поправить все, что она повредила.

Он молча сидел за рулем, большой, рыжий, и небрежно вел машину. Ярость его прошла, как ярость бури. Только таяла в душе гнетущая печаль.

— Коттон! — заговорила Бланш.

— М-м? — он не отрывал взгляд от дороги. Следил за разматывающейся белой лентой, вслушивался в скрип снега под толстой резиной и в звук голоса Бланш.

— Коттон, — сказала она, — я очень рада, что я с тобой…

— И я тоже.

— Несмотря ни на что, я очень, очень рада…

Тогда он сделал кое-что необычное. Вдруг отнял правую руку от руля, положил ее на бедро Бланш и легонько его стиснул. Он подумал, что делает это потому, что Бланш — очень красивая женщина, с которой он только что испытал минуту духовной близости.

А может быть, он прикоснулся к ней потому, что сквозь машину вдруг пронеслось воспоминание о смерти, и он еще раз мысленно увидел двух девушек, ставших жертвами Уландера.

А может быть, это нежное прикосновение к бедру любимой женщины и является смыслом жизни?

Латинское название крысы как вида животных. — Прим. ред.