Эдуард Кондратов - Без права на покой [Рассказы о милиции]

Из материалов дела следует, что преступление готовилось обдуманно и тщательно. В этот день преступники еще не собирались осуществлять свой замысел. Но неожиданная для них самих угроза оказаться на скамье подсудимых, пусть по другому делу, заставила их форсировать события, поднять на ноги всю банду.

Из приговора

Войдя в прихожую, Оля с недоумением уставилась на Георгия Георгиевича — совершенно, одетого, в плаще, берете, явно собравшегося куда-то уйти. А тот, улыбаясь, говорил:

— У вас все по-королевски, Оленька, даже опозда­ния. — Он выразительно посмотрел на часы и тут же поправился:— Впрочем, виноват: короли как раз не опаздывали. Помните: точность — вежливость королей. Я думаю: королев тоже.

— Вы уходите? — спросила Оля.

— Не более, чем на полчаса. Срочное дело. Да вы раздевайтесь. Чего же мы тут стоим... Вы меня подождете, Оленька? Надеюсь, в порядке компенсации за трехчасовое опоздание я имею право просить о такой милости?

Непринужденно болтая, он помог Оле снять плащ, повесил его и, проводив в комнату, усадил девушку в кресло.

— Вот вам новый сборник Элюара, полистайте, довольно занятно.

Чуть поколебавшись, весело добавил:

— У меня хорошие новости, Оля. Вернусь — погово­рим.

— Сварить кофе? — спросила девушка.

— Что ж, это мысль, — согласился Орбелиани и, уже взявшись за ручку двери, вдруг обернулся.

— Да, чуть не забыл... Там, в дальней комнате, спит Аркадий Семенович, Вы уж его не беспокойте, Оленька. Говорит, сутки напролет снимал, измучился, где-то ключ от квартиры обронил. А домочадцы, видимо, на дачу подались. Вот он и заявился...

— Зачем же мне его беспокоить? — удивилась Оля. — Вы только возвращайтесь скорее.

— Конечно, конечно. Я, может быть, даже минут за двадцать пять управлюсь. Ну, привет, девочка, я побежал. Не скучай!

Он вышел в прихожую, громко хлопнул дверью. И вдруг, по-кошачьи мягко ступая, нырнул в маленькую комнату, дверь которой выходила в прихожую. Там, приникнув к замочной скважине, он некоторое время прислушивался, затем прямо в плаще повалился на небольшой диванчик. Так он и лежал — неподвижно, закинув руки за голову. На лице застыла жалкая улыбка.

А Геннадий как заведенный все ходил и ходил вдоль ограды — туда-сюда. Сел, крепко сцепив руки на коленях, затем снова вскочил и зашагал с прежней методичностью: туда-сюда, туда-сюда...

Стихи и в самом деле оказались занятными. То короткие и хлесткие, как афоризм, то философски спокойные и отвлеченные, как сама абстрактная истина. Они, правда, мало действовали на сердце, но зато уму задавали работы: Оля увлеклась. Уже начало темнеть, и Оля механическим движением включила торшер. Мягкий свет его падал на страницы книги, создавая какую-то особо подходящую для восприятия поэзии обстановку.

Внезапно за спиной девушки раздался возглас:

— Ба! Какой сюрприз! Оленька?

Она испуганно обернулась. В дверях стоял улыбаю­щийся кинорежиссер Гнедых в халате Георгия Георгиеви­ча, его же домашних тапочках. Заметив удивленный взгляд девушки, он смущенно развел руками.

— Прошу извинить мой вид. Никак не ожидал гостью.

— А вы что же, на правах хозяина здесь? — улыбнулась Оля.

— Что вы, что вы! — замахал руками Гнедых. — Оказался временно бесприютным — и был обласкан Георгием Георгиевичем. Но мы, киношники, народ коче­вой: где переспал, там и дом. Вы разрешите немножко посидеть с вами?

Оля неопределенно пожала плечами, и Аркадий Семенович предпочел принять это за согласие. Он уселся в кресло напротив и закурил сигарету.

— Что почитываем? — весело спросил он, заглядывая снизу на обложку книги. — А-а, Поль Элюар. Знаем, знаем, читывали...

«Золотом звездная ночь пронеслась над Багдадом, не о ней я пою. Лютиком светится месяц над ангельским садом, не о нем я пою». Красиво, а?

— Это не Элюар, — закрывая книгу, поправила Оля. — Это Юлиан Тувим.

— Что вы говорите! — притворно ужаснулся Аркадий Семенович. — Как же это я дал маху! А впрочем, что Мах? Мах — тоже хороший человек. Я про философа, разуме­ется.

Увидев, что Олю передернуло от подобного «каламбу­ра», поспешно перевел разговор.

— Завидую я Георгию Георгиевичу, Оленька. А сам он такой весь, как бы сказать, импозантный, и фортуна к нему всегда лицом, и женщины вниманием не обделяют. Даже удивительно, с таким счастьем — и на свободе... — он громко захохотал.

Оля усмехнулась.

— Узнаю школу Георгия Георгиевича. Тоже завели катехизис — Ильфа и Петрова?

— Ах да, это же оттуда. Жаль... Я бы непрочь присвоить.

— Зачем же присваивать? Пользуйтесь на здоровье.

— Нет, не говорите, — с живостью возразил Аркадий Семенович. — Терпеть не могу коллективного пользова­ния. Это меня оскорбляет. Признаюсь как на духу: иной раз в библиотеке копаюсь, нападу на хорошую книжку — и такая тоска возьмет. Почему эта книжка не у меня дома, на полке? Не хочу, чтоб к ней прикасались чужие руки — и все тут.

Он проговорил это значительно, глядя ей прямо в глаза.

— Брр... — Оля тряхнула плечом, — какое-то крайнее выражение собственничества.

— Ну и что? — спокойно отпарировал Гнедых. — Этим нас не запугаешь. А по-моему, общедоступная книга — все равно что общедоступная женщина...

— Вы опять пошлите, Гнедых, — заметила Оля. — Никак не можете без этого?

Режиссер откинулся на спинку кресла, с наслаждением выпустил струйку дыма, прикрыл глаза.

— Ох, беда с этими непорочными девами, спасу нет! Только и думай над тем, какие подобрать выражения. Послушайте, Оля, вы же умная девушка. Ну зачем вы обращаете внимание на форму, а не на содержание?

— А ваша пошлость по содержанию, — невозмутимо сказала Оля, — форма же только соответственная.

Аркадий Семенович покачал головой.

— Не знаю, я, может быть, излишне циничен, но, по крайней мере, не витаю в облаках, а обеими ногами стою на земле. И с этой наиболее прочной позиции заявляю... Впрочем, поскольку это придумал я сам, а не какой-нибудь там Ильф-Петров, то заявляю торжественно: судьба женщины точь-в-точь напоминает судьбу книги. Одни попадают в руки настоящего ценителя и становятся украшением его дома и предметом вожделения его знакомых, храня от всех, кроме хозяина, разумеется, свою тайну, одетую в роскошный наряд переплета, другие... Другие попадают в библиотечный абонемент и, соответ­ственно, идут по рукам... А как выглядит библиотечная книга, интересная, конечно, это известно.

Оля презрительно скривила губы.

— Знаете, о чем я подумала, Аркадий Семенович? — медленно сказала она. — У вас ужасная манера развивать высказанную мыслишку до бесконечности. Я давно уже поняла, а вы все продолжаете... Берегитесь! Это верней­ший признак ограниченности.