Харри Нюкянен - Ариэль

Меха, которыми торговал Мейер, были столь же старомодны, как и манекены в витрине, и в магазин теперь заходила разве что пожилая публика. С Мейером произошло то же, что и с моей мамой. Когда она заканчивала работать в своей парикмахерской в семидесятых годах, в окне рекламировались прически, бывшие в моде в пятидесятых. Одну модель с жирными волосами представлял вылитый Джеймс Дин, [21] Джеймс Дин (1931–1955) — популярный американский актер. а другая была похожа на Мэрилин Монро.

В магазине не было ни одного покупателя. Все считали, что фирма давно умерла, и Мейер с этим смирился. Для Мейера магазин служил своего рода убежищем, где сохранилось то время, когда он был счастливее, чем теперь. Поэтому он не хотел, да уже и не в силах был ничего менять. Мейер предпочитал тонуть вместе со своим кораблем и воспоминаниями.

По дороге в Хельсинки я рассказал Симолину о том, что связывало нас с Мейером. Он слушал с интересом и задал несколько осторожных вопросов о моих отношениях с Кармелой Мейер. Симолин, похоже, считал, что общение между молодыми евреями происходит гораздо экзотичнее, чем у других людей.

Я не успел сделать и полшага, прежде чем начал чихать. Совсем забыл про свою аллергию. Я знал, что для меня будут пыткой даже несколько минут в магазине пушнины.

Мейер, одетый во все черное, вышел из своей комнатки позади торгового зала так тихо, что застал нас врасплох. Он сразу узнал меня:

— Кафка. Вы ли это?

После того как я расстался с его дочерью, он стал называть меня на «вы». Вообще-то так было проще, привычная близость создавала ощущение неловкости.

Я снова чихнул и почувствовал, что у меня потекло из носа. К счастью, в кармане нашлось несколько бумажных носовых платков. Я сразу объяснил, по какому мы делу. Мне хотелось как можно скорее убраться отсюда.

— Да, это так. Бен Вейсс приезжал сюда позавчера обсудить наше сотрудничество.

— Какое именно сотрудничество вы обсуждали?

— Он предложил мне выступить закупщиком на следующем пушном аукционе. Это произойдет в начале года.

— Почему?

— Потому что я хорошо знаю местный рынок и продавцов и поскольку Финляндия входит в число ведущих экспортеров пушнины в мире. Он не знал тут никого, поэтому раньше пользовался услугами немецких посредников.

— А он говорил, почему выбрал в компаньоны именно вас?

— По-моему, кто-то ему меня рекомендовал.

— И о чем вы договорились? — спросил Симолин.

Мейер взглянул на него, но отвечать повернулся ко мне.

— Я пообещал ему выяснить возможности сотрудничества, но предупредил, что потихоньку сворачиваю дело, поскольку мне не на кого его оставить.

Говоря это, Мейер посмотрел на меня осуждающе.

— Почему вы интересуетесь Вейссом?

— Он погиб.

Произнося это, я смотрел на Мейера. Он не выглядел удивленным, хотя и выпалил подряд три вопроса:

— Погиб? Вейсс погиб? Как?

— Его убили.

— Когда?

— Вчера. Вы не знаете, кто бы это мог быть и по какой причине?

— Нет, это какая-то ошибка, если не…

— Что «если не»?

— Он дал понять, что у него при себе крупная сумма. Сказал, что если мы договоримся, то он откроет здесь счет.

Мейер был плохим актером, не дотягивал даже до уровня кружка театральной самодеятельности. Он просто повторял ранее заученное.

— Вы с ним как-то связывались после его визита?

Из носа у меня текло ручьем, глаза чесались. Мне было трудно сосредоточиться. Это давало Мейеру преимущество.

— Нет. Он обещал еще вернуться к этому вопросу до отъезда.

Над кассой я заметил камеру наблюдения.

Я показал на нее:

— Мы хотели бы получить запись с этой камеры.

— Она неисправна, — сказал Мейер и принялся перебирать лисьи шкуры, висевшие на стойке.

— Как он связывался с вами — по телефону или у вас была переписка?

Мейер насторожился и на мгновение задумался.

— Перед тем как приехать, он позвонил из Иерусалима.

— Откуда он узнал ваш номер телефона?

— Думаю, что от кого-то из моих знакомых, живущих в Израиле. Я не спросил, от кого именно.

— Ну разумеется, нет, — пробурчал я. — Нет ли у вас еще каких-то соображений?

— Нет, я уверен, что это связано с деньгами. Ни у кого не могло быть других причин его убивать.

— Вы знаете, где он жил и были ли у него знакомые в Хельсинки?

— Нет, мы разговаривали только о деле.

— На каком языке? — спросил Симолин у меня из-за спины.

— А что?

— Ну, он ведь не говорил по-фински. Вы говорили на иврите или на английском?

Вопрос поверг Мейера в ступор, и он вынужден был опять на минуту задуматься.

— На немецком и английском.

Я высморкался и встал, чтобы уходить.

— Кафка.

— Что?

Мейер обвел рукой магазин, глядя на меня с глубокой печалью:

— Все это принадлежало бы сейчас тебе, женись ты на Кармеле. Она была бы тебе хорошей женой. — Он искренне верил, что я переживаю утрату этой горы шкур. — Неужели лучше быть холостяком в сорок лет? — сказал он.

— В этом тоже есть своя прелесть.

Пока я шел к двери, еще трижды чихнул.

— Не получилось бы из тебя настоящего торговца пушниной, — заметил Симолин. — Чем теперь займемся?

Я высморкался.

— Съездим посмотрим на этот платежный терминал на парковке.

Автомат для оплаты парковки оказался за полукруглой пристройкой к зданию парламента. Напротив него находилось кафе-кондитерская. Мы зашли туда показать фотографию покойного Вейсса. Продавец его не опознал, хотя и работал в тот день.

Я остановился у автомата и осмотрелся. А когда повернулся в сторону здания парламента, то чуть не подпрыгнул от радости. Между пристройкой и старым зданием располагалась гранитная лестница, а в ее верхней части сверкала серебром камера наблюдения. Мы обошли здание парламента, поднялись по парадной лестнице и попросили дежурного, сидевшего в стеклянной будке, вызвать начальника охраны. Через пятнадцать минут в нашем распоряжении была запись двухдневной давности с камеры наружного наблюдения, выходящей на улицу Ауроранка-ту. Я неловко соврал, что мы расследуем драку, произошедшую на улице Ауроранкату, но начальник охраны, кажется, не поверил. Может быть, он видел мою фотографию в газете и знал, какое дело я веду на самом деле. Почему-то люди обычно запоминают мое имя. Впрочем, у него не было никаких причин не предоставлять нам запись.

Когда мы под моросящим дождиком вернулись к машине, я вдруг вспомнил вопрос, который давно хотел задать:

— А у кого был похищен минивэн, найденный у станции метро?

Симолин достал блокнот. У него очень аккуратный почерк, и строчки неизменно получаются одной длины. Мои собственные записи всегда очень неразборчивы. Слово тут, слово там. В них никогда не мог разобраться никто, кроме меня самого, да и мне не всегда это удавалось.