Харри Нюкянен - Ариэль

Если бы передо мной посадили целый ряд женщин средних лет и мне нужно было определить, кто из них миллионерша, я бы побился об заклад, что это Силья. Она была брюнеткой с пышными формами и на первый взгляд походила на работницу, которая выполняет работу фермера, решившего отдохнуть. Однако, присмотревшись, можно было обнаружить неброские, едва приметные признаки богатства. Когда у женщины есть неограниченная возможность привлекать к себе внимание, это обязательно в чем-то проявляется. Помимо внешних атрибутов, в ней читалась обусловленная деньгами и не проявляющаяся в каких-либо жестах внутренняя уверенность в себе.

Мне Силья всегда нравилась. Она была дружелюбной, решительной и полной юмора.

Хорошо воспитанные дети — Этель и Лео, которому я приходился сандаком, — тоже вышли поздороваться с нами.

Эли представил дяде Макса.

— Дядя, ты ведь наверняка помнишь Макса Оксбаума?

— Ты полагаешь, я начинаю впадать в маразм?

— Разумеется, нет.

Я знал, что дядя не любит Макса. Трудно сказать, в чем тут причина, возможно, просто в том, что Макс нахальный, самодовольный и очень громкоголосый. Каждое из этих качеств раздражает большинство людей, а у Макса они наличествовали все. Эту комбинацию, которую дополнял относительный финансовый успех, выносить было трудно.

Макс следил за тем, чтобы его крохотная жена Рут лишний раз не высовывалась из-за широкой спины мужа. По-моему, Рут была чудаковата. Ничем иным невозможно объяснить то, как она восхищалась Максом, что бы тот ни делал. Рут относилась к Максу скорее как мать, чем как жена. Даже если бы Макса застигли на месте убийства с дымящимся пистолетом в руке, Рут немедленно поверила бы, что ее золотце подставили и оговорили. А застав мужа на проститутке, она бы ни на секунду не усомнилась, что Макс просто споткнулся с расстегнутой ширинкой.

Эли налил всем выпить и подошел ко мне:

— Можно тебя на минутку.

Он взял меня за плечо и увлек к себе в кабинет.

— Хочу дать тебе совет на правах старшего брата. Ты, похоже, не понимаешь, какое оскорбление нанес своим поведением.

— Что ты имеешь в виду?

— Зильберштейн принял все так близко к сердцу, что собирается написать о тебе в общинную газету… Он считает, что своим нежеланием сотрудничать и сокрытием информации ты поставил под угрозу синагогу. Кроме того, посол Израиля неофициально выразил неудовлетворенность стилем работы полиции Финляндии, под которой он имел в виду тебя.

Я легко мог себе представить, какую именно статью в ярости готов был накропать Зильберштейн. Он не отличался дипломатичностью. Тем не менее меня все это совершенно не волновало. Раздражало же то, что Эли выговаривал мне, будто был моим начальником.

— Зильберштейн и посол могут думать что угодно. Я просто делаю свою работу.

— Не унижай их. Они могут доставить тебе массу неприятностей.

У Эли было такое озабоченное выражение лица, что я было подумал, не разговаривает ли он сам с собой. Он посмотрел, какое впечатление произвели на меня его слова, и показался мне немного разочарованным, когда я ответил лишь:

— Возможно.

— Я могу организовать встречу, на которой стоило бы уладить все разногласия. Они ничего не имеют против тебя лично, только упрямство не позволяет тебе понять действительное положение дел.

— Я не политик, а всего лишь полицейский с очень херовой зарплатой, которому нет дела до дипломатии. Моя единственная реальность — делать то, что предписывает мне работа.

Столь грубое ругательство на букву «х» во время такого торжественного события, как празднование Нового года, в представлении брата было равнозначно тому, как если бы я принес в качестве подарка свиную ногу. Я же хотел, чтобы до Эли наконец дошло, каким обидным для меня стало его предложение устроить встречу для примирения.

Он это понял и погрустнел.

— В этом нет ничего плохого. Соглашайся.

— Я подумаю.

— Обещаешь?

— Обещаю подумать.

У меня не возникло ни малейшего намерения встречаться ни с Зильберштейном, ни с послом. Мне не за что было извиняться, во всяком случае, перед ними. Просто не хотелось, чтобы Эли весь вечер ко мне приставал. Я знал, какой он зануда.

Я решил предложить ему кое-что поинтересней халы.

— Наткнулся тут, между прочим, на ваш с Максом кредитный бизнес. Вы предоставили ссуду на приобретение автомастерской застреленному недавно Али Хамиду, то есть двоюродному брату подозреваемого в терроризме Таги Хамида.

Мои слова произвели на Эли впечатление, которое можно сравнить только с ударом под дых.

Он с трудом восстановил дыхание.

— Это… э-э-э… ты можешь быть уверен, что это стопроцентно честная ссуда предприятию. Гарантией по кредиту является мастерская со всем относящимся к ней оборудованием. Я не говорил тебе, поскольку не хотел понапрасну беспокоить.

— Я бы меньше беспокоился, если бы ты рассказал. Как Хамид оказался именно твоим клиентом?

— Заявление поступило через головной офис из Таллина. Выделение кредита было уже утверждено, я просто улаживал обычные формальности. Поверь мне… тут нет ничего непонятного.

— Почему же ты так испугался, что сразу прибежал и стал интересоваться убийством Хамида?

— Разве не естественно, что меня интересует смерть клиента? В особенности если ты расследуешь это дело.

— Она заинтересовала и других. У Зильберштейна ведь пикап «вольво», не так ли?

— Две мухи одним ударом, его это дело интересовало, поскольку он беспокоится за общину. Ну, надеюсь, ты все понял.

Когда мы вернулись в гостиную, я услышал, как Макс объясняет дяде:

— Это международная инвестиционная компания, которая стремится занять прочное положение в странах Северной Европы. Мы получили право представлять ее в Финляндии. Если все пойдет хорошо, то у нее появятся неограниченные возможности для роста.

Дядя ответил холодно:

— Здесь и под такой процент? Деньги теперь просто навязывают. Кто в наше время станет одалживать деньги у совершенно неизвестной компании?

Дядя засмеялся.

Беседа прервалась, когда Силья позвала нас к столу.

Хотя сама она и не приняла иудаизм, но из уважения к большинству приготовила наполовину традиционный стол.

Эли попросил дядю произнести кидуш. [33] Кидуш («освящение») — особое «благословение времени», открывающее субботнюю или праздничную трапезу. Произносится над бокалом вина или двумя хлебами.

Я почти завидовал тому достоинству, с каким дядя читал благословение: «Борух ато адоной элохэйну мелэх хоойлом хамоци лехем мин хаарец». «Благословен Ты, Бог наш — Владыка вселенной, выращивающий хлеб из земли».

Я задержался на час после обеда и вышел одновременно с дядей. Он выглядел уставшим и сидел в такси молча. Лишь в районе Эту-Тёёлё он вдруг резко произнес: