Виктор Пронин - Банда

— Похоже на то.

— Я рад, что ты это понимаешь. Все, Михей, сматываемся. Не будем мешать. Мы убедились, что у тебя порядок, ты на посту. Есть, правда, небольшая недоработка по части освещения, но она простительна. Верно, Света? Кстати, мы можем подбросить вас к городу...

Уже светает, родители, наверно, все милицейские телефоны оборвали...

— Не надо ее подбрасывать, — сказал Андрей из темноты — он все еще стоял у Заварзина за спиной.

— А я у тебя и не спрашиваю. Когда мне придет к голову дурная мысль спросить у тебя о чем-либо... Тогда и спрошу. Мы девочке предлагаем наши услуги... Она и ответит, если найдет нужным. Верно, Света?

— Я останусь, — сказала она.

— Жаль, — произнес Заварзин. — Очень жаль. Одно меня утешает — это ведь не последняя наша встреча? Наши пути еще пересекутся, а. Света?

— Не знаю, — она отбросила прядь рыжеватых волос и в упор посмотрела на Заварзина. — Жизнь покажет.

— А мне известно, что покажет жизнь, — усмехнулся Заварзин. — И ты, девочка, не сомневайся, нам с тобой жизнь устроит немало радостных сюрпризов.

— Держи карман шире, — обронил Андрей.

— Дерзишь... — кивнул Заварзин и его черная тень шатнулась от потолка до пола, кажется, поколебав стены конторки. — Это хорошо. Зачтется. Ладно... Сейчас, ребята, сделаем как вам хочется. Но вы должны знать, что так будет не всегда. Иногда и тебе, Света, и тебе, Андрюша, придется нам тоже идти навстречу. Договорились?

— Заметано, — сказал Андрей, все еще отгороженный Заварзиным от Светы.

— Дерзишь... Значит, есть характер. Значит, оправился от вчерашних потрясений. Хотя некоторым на это требуются годы. Я учту твои способности, Андрей. Они нам понадобятся. Но, Михей, ты только посмотри... До чего хороша Света на рассвете! До чего хороша! Единственная моя мечта в жизни — увидеть ее снова после полуночи. — Заварзин улыбался благодушно, почти отечески. — Чувствую за спиной недовольство Андрея и потому замолкаю. Он человек опасный, я это уже знаю и потому прощаюсь. Понимаю, вы немного устали... Пока отдыхайте, а там будет видно. Пошли, Михей.

Он круто повернулся и удалился по коридору. Вслед, за ним суетливо метнулся Подгайцев. Прочастили его шаги по гулким доскам, хлопнула дверь. Андрей и Света увидели в окно, как Заварзин пересекал двор, направляясь к воротам. Весь в белом, он шел словно в каком-то сиянии. Даже туфли на нем были белые, белая рубашка и поверх нее белый галстук. У Заварзина явно намечалось брюшко, но не дряблое и безвольное, нет, его живот был сильным, упругим, стянутым ремнем из желтой кожи. И шел он величественно, в походке чувствовалась властность. Подгайцев еле поспевал за ним — в замызганном пиджачке, сутулый, с длинными спутанными волосами. И тень его была какая-то ломаная, чуть ли не прерывистая.

Выйдя к “мерседесу”, Заварзин даже не оглянулся. Подгайцев прикрыл ворота, закинул цепь и показал появившемуся на крыльце Андрею — повесь, дескать, замок. Раздались мягкие хлопки дверей и машина тронулась с места. Прохладный ночной воздух и мотору, казалось, был приятен. Клубы остывшей за ночь пыли бесшумно поднялись в воздух и скрыли удаляющуюся машину.

Андрей сел на ступеньку крыльца, к нему присоединилась Света. Он положил ей на плечи руку, прижал к себе. Так они и сидели, глядя на светлую полоску над деревьями. Рассвет становился все ярче, небо розовело, поглощая густые августовские звезды.

— Засветилась, ты. Света, — проговорил Андрей с сожалением. — Ох, засветилась.

— Ты о чем? — она повернула к нему голову.

— Теперь они знают, что ты есть.

— Это плохо? Почему? Не буду здесь появляться и все. Они не знают, кто я, что я... Где живу не знают.

— Все проще... Они знают мое слабое место.

— Я — твое слабое место? — возмутилась Света.

— Виноват... Ты — мое самое сильное место.

— Вот так. И не забывай об этом.

Вечером, не сказав никому ни слова, Пафнутьев отправился на вокзал. Сначала прогулялся по городу, потом забрел в знакомый гастроном, но Халандовского не застал, чему был даже рад. Вышел через черный ход во двор, загроможденный пустыми ящиками, бочками, кучами мусора и прочими отходами торговли. Так что если слежка продолжалась, хвост должен был оборваться. На вокзале ему повезло — билет купил сразу, не пришлось прибегать к помощи красного удостоверения. И здесь удалось не оставить следов.

Войдя в купе, Пафнутьев поздоровался, осмотрелся, забросил портфель на полку, а едва поезд тронулся, начал стелить себе постель. Кто-то из попутчиков уже нетерпеливо намекал насчет ужина, второй, успевший натянуть на себя тренировочный костюм, доставал бутылку, третий спешно, боясь осрамиться, опорожнял свою сумку, пытаясь откупиться закуской, но Пафнутьев твердо пренебрег приглашением и, пожелав всем приятного вечера, забрался на верхнюю полку. Перебрав в уме события прошедшего дня, убедившись, что явных промахов вроде не допустил, незаметно уснул.

А проснулся, когда уже светало, когда попутчики, страдая и маясь, бегая в туалет, пили воду, а стонали так надрывно и жалобно, будто перенесли накануне жестокие пытки. Пафнутьев поторчал в коридоре, потом еще час провалялся на полке, глядя в вентиляционную решетку купе.

Прислушиваясь к себе, Пафнутьев с огорчением отмечал, что не испытывает ни волнения, ни радостного нетерпения, как это бывало в более молодые и беззаботные годы, когда он вот так же подъезжал к столице. На этот раз ничего подобного не возникало в душе. Была щетина на щеках и подпухшие после вагонного сна глаза. С трудом заставил себя умыться, побриться и только плеснув в лицо одеколоном какого-то ядовито-зеленого цвета, почувствовал, что проснулся, что готов жить дальше.

В редакцию журнала “Право и личность” он прибыл прямо с поезда — помятый, с вечным своим потрепанным портфелем, но утешало хотя бы то, что побрит и благоухает на весь трамвай, в котором добирался до Олимпийского проспекта. Вход в журнал был устроен со двора, и он издали увидел клубящуюся толпу жалобщиков, съехавшихся со всех концов страны. Невинно осужденные, обиженные и гонимые, их родственники и возлюбленные стремились сюда в последней надежде что-то доказать, чего-то добиться, в чем-то оправдаться. Пафнутьев лишь горько усмехнулся, зная несбыточность этих устремлений. Его тут же определили в какую-то очередь, и он с удивлением увидел свою фамилию в конце списка, занимавшего целую школьную тетрадь.

— Ведь вы по убийству? — проницательно спросил его старик, увешанный всем мыслимыми наградами — от звезды Героя до значка передовика производства. — Я сразу вижу, когда по убийству.

— Да, — растерянно кивнул следователь. — Можно и так сказать.

— Отмечаться в очереди приходите на следующей неделе... К концу месяца вас примут.