Виктор Пронин - Банда

С этой мыслью Андрей заснул. Ему снилось, что он бежал босиком по холодной проселочной дороге, над ним при ясном дне горели не правдоподобные громадные звезды. А бежал он длинными тягучими прыжками, стремясь как можно реже касаться дороги — в пыли время от времени попадались торчащие гвозди. Ему везло — гвоздь от замечал рядом со ступней, в метре, а то он оказывался как раз между пальцами. Гвозди торчали из дороги все гуще, но он оставался неуязвимым, ему везло. И что-то заставляло его бежать, не останавливаясь дальше, дальше... А проснулся он, когда все уже были на ногах, неприкаянно бродили по двору, прикладываясь те к водопроводному крану, то к остаткам пива.

Заварзин медленно прошел по своей обесчещенной квартире, поддал ногой коробку, запутался в какой-то тряпке, с раздражением отцепил ее от ноги. Внимательно осмотрел подоконник, форточку, пол возле окон — никаких следов. Включив свет в прихожей, долго рассматривал диковинные замки, которые, казалось, обещали жизнь спокойную и надежную. И на замках не нашел ни царапины. Вздохнув прошел в ванную и подставил голову под струю холодной воды. Боль в затылке отпускала, но совсем не исчезала и через несколько минут наваливалась снова. Заварзин знал, что теперь до самого вечера ему придется страдать — похмелье он переносил тяжело. Утренняя рюмка не помогла, от нее становилось еще хуже., После короткого облегчения боль возвращалась, к тому же угнетало ощущение подавленности, бессмысленности существования, а это было еще неприятнее. Он знал — маяться ему часов до пяти вечера, потом можно выпить немного водки, вот тогда она поможет, не раньше.

Заварзин прошел в комнату, нащупал кресло и осторожно опустился в него. Глаза его, казалось, не могли двигаться, и, чтобы посмотреть в сторону, он вынужден был поворачивать голову, а каждое движение оживляло задремавшую боль, она вспыхивала, медленно набухала, раздувалась и вот уже, округлая и несуразная, ворочалась где-то в затылке, перемещалась к виску и было такое ощущение, будто бугром выпирала изо лба. Заварзин некоторое время сидел с закрытыми глазами, но все-таки нашел в себе силы собраться.

— Хватит, — сказал он как-то искаженно, но поняв, что слово это получилось у него невнятно, повторил уже четче. — Хватит стонать. Рассказывайте, Илья Матвеевич.

Перед ним сидел человек, который, похоже, страдал, не меньше — лицо его было закрыто мокрым полотенцем, изредка он тихо, сквозь зубы не то постанывал, не то поскуливал. Голдобов пошевелился, подтянул к себе вытянутые ноги, распрямился в кресле, снял с лица полотенце. Было такое впечатление, что он сутки напролет рыдал — красные опухшие глаза, пятна на щеках, бесформенный нос. Но ночные страдания отразились не только на глазах Голдобова, он словно потерял уверенность в себе, выглядел слабым, почти беспомощным.

— Саша... Значит так... Все как договаривались. После двух я подошел к дому...

— Кого-нибудь встретил?

— Никого. Ни единой души.

— Дальше, — Заварзин снова откинул голову на спинку кресла, глядя на посверкивающую хрусталиками люстру. Колкие искорки отдались в голове новой болью и он прикрыл глаза.

— Вхожу. Что-то меня насторожило... То ли скрип какой, то ли шорох, не знаю. Включил в прихожей свет — все спокойно. И тут увидел возле туалета, у самой двери... Вроде, как мусор, набросано, беспорядок, коробки валяются. Подумал, может быть, кот... Но у тебя нет кота. Дверь в туалет прикрыта не полностью, коробки не позволяли. Заглядываю в туалет... И тут мне в глаза струя какой-то гадости... Боль дикая... Я закрываю глаза и чувствую, что струя бьет мне в нос, в рот. Рванул в комнату, упал на пол, катаюсь по ковру... Сколько это продолжалось — не знаю, не могу сказать.

— А дальше?

— Вдоль стен пополз в ванную. Знаешь, было такое чувство, что если они еще в квартире — пусть добивают.

— Сколько их было?

— Не знаю. В какой-то момент я пробрался к двери и убедился — заперта. Значит, ушли. Чемодан исчез. Когда в глаза плеснули, я стоял с чемоданом. И выронил. Наверное, они и прихватили, уходя.

— Так... Значит, знали, что вы придете? Получается, что попросту поджидали вас?

— Не знаю, Саша... Не знаю.

— Утечку информации допустили, Илья Матвеевич. Нехорошо.

— Заткнись, Саша... Подумай лучше, кому проболтался ты... Ведь они знали, что тебя в эту ночь не будет? Откуда? Только от тебя самого, — голос Голдобова окреп, в нем появилась привычная властность.

— Неужели, знали? — Заварзин неосторожно опустил голову и тут же снова откинулся на спинку кресла. — Неужели знали? — с сомнением проговорил он.

— Вот и подумай, — Голдобов сидел с красными, распухшими глазами, в мокрой майке, со всклоченными волосами и смотрел на Заварзина зло и ненавидяще. — Из-за тебя я подзалетел, Саша. Еще хорошо кончилось. Могли и чем потяжелее ударить. Так что поприкинь — кто мог знать? И заодно подумай — у кого могли быть ключи от твоей квартиры. Когда я входил сюда — замки сработали четко. Они не были взломаны. Окна заперты изнутри. Думай, Саша, думай. Тебе вообще не мешает почаще думать, а то, я смотрю, ты как-то расслабился.

— Никак полегчало? — усмехнулся Заварзин в потолок.

— Да, мне стало легче. Но не думаю, что тебя ждет такое же облегчение, Саша. Подумай, что они могли искать, что могли найти. Про мой чемоданчик никто не знал, это точно. Только в последний момент я решил забросить его сюда. В последний момент.

— Я знал об этом раньше, — неуверенно проговорил Заварзин.

— Вот это меня и смущает. Там у тебя в холодильнике что-то есть... Похмелись, не страдай.

— Не могу, — жалобно сказал Заварзин. — Похмеляться не могу... Хуже будет.

— Значит, еще не спился. Это хорошо. Глядишь, сгодишься на что-нибудь... Не очень ответственное.

— Ладно, не добивайте, — Заварзин поднялся с кресла. — К вечеру буду в норме.

— До вечера еще много чего случится, — Голдобов снял с дивана рубашку, надел ее, пытаясь приобрести вид если не бравый, то хотя бы приличный, прошел в ванную.

Оставшись один, Заварзин закурил, подошел к окну. Рядом стояла небольшая табуретка, видимо, для того и предназначенная — он встал на нее и лицо его оказалось как раз на уровне открытой форточки. Так и курил — вдыхая свежий воздух и выпуская дым на улицу. Услышав, что Голдобов вышел из ванной, он положил окурок на палец и щелчком послал его в верхушки деревьев которые раскачивались под окном.

Направляясь на кухню, Заварзин невольно задержался у туалета. Увидев два латунных патрона, поднял их, взвесил на ладони, раздумчиво подбросил несколько раз, словно не зная, как с ними поступить — что-то его озадачило. Поколебавшись, опустил желтые цилиндрики в карман пиджака.

Решив позвонить Подгайцеву и уже начав набирать номер телефона, Заварзин остановился, что-то сдерживало его, что-то все время настораживало. С подозрением посмотрев на телефонную трубку, он медленно положил ее на рычаги. Его небольшие глазки, обрамленные короткими жесткими ресницами, еще раз обежали квартиру. На крутом лице Заварзина застыло выражение злости и беспомощности. Взломай ночные гости дверь, все было бы ясно — грабеж. За каждой добротной дверью этой мелюзге вонючей мерещатся видики, магнитофоны, кассеты и прочая дрянь. Если бы остались следы на форточке, на подоконнике, тоже ясно — забрались с крыши. Но ведь здесь, в квартире, шел самый настоящий обыск — вот что более всего смущало Заварзина. Вывернутые ящики, ссыпанные на пол коробки, пакеты говорит только об одном — что-то искали.