Александр Шкляревский - Что побудило к убийству?

— Как так? — быстро спросил Некрасов и, живо привстав, подошел к двери и пригласил нашего известного русского писателя Михаила Евграфовича Салтыкова.

— Что мы сделали по письму такого-то? — спросил он у Михаила Евграфовича, когда тот вошел.

— Мы отослали ему 50 рублей и предложили место корректора.

— Я не получал письма, — возразил гость, собираясь объяснить.

— Неправда, — резко отрезал в ответ Салтыков, — письмо передано вашему товарищу, и есть его расписка в книге. Я хорошо все помню.

С этими словами Михаил Евграфович вышел из залы.

— Это верно, письмо было получено, — оправдывался посетитель, — но не было передано мне… — И он стал рассказывать до конца происшествие.

Некрасов слушал его, опустив голову и произнося только по временам свое гортанное не то «э», не то малороссийское «га!» или «ха!», да еще иногда разводил руками.

Выслушав, Некрасов молча стал прохаживаться по зале. Произошла пауза, подействовавшая на посетителя весьма раздражительно: лицо его сделалось красным, энергичнее, черные глаза блеснули.

— Вы, кажется, не доверяете истине моего рассказа? — спросил он Некрасова. — Вы думаете, что это письмо от товарища — придуманный шантаж, чтобы выпросить у вас еще денег?

— И не воображаю, — апатично отвечал Николай Алексеевич.

Я с нетерпением ждал окончания разговора. По энергическому выражению лица посетителя, по тону и искренности речи я не считал его за шантажиста, но все-таки предполагал, судя по его довольно бедному костюму, что он, не получив нечаянно от Некрасова денег, теперь, в нужде, желал бы получить их вторично, а Николаю Алексеевичу жалко дать их ему вновь или он боится быть обманутым.

— Я кое-как теперь устроился в Петербурге, — заговорил грустным голосом посетитель, — но мне совестно против вас, Николай Алексеевич, что я сейчас не могу отдать вам свой долг. Получил ли я ваши деньги или нет, по своей опрометчивости, для меня все равно. Вы выслали мне их и лишились. Я пришел с целью просить у вас отсрочки и объяснить, в чем моя пред вами вина.

— Меня стыдиться нечего, — отвечал Некрасов, почему-то взглядывая на меня. — Я сам бывал в вашем положении… Мне самому случалось некогда и просить, и занимать деньги… И если взятые деньги пойдут на дело, то… — Некрасов не договорил и махнул рукою.

— Все-таки, Николай Алексеевич, — скромно заметил посетитель, — мое самолюбие заставляет меня оправдаться фактично в ваших глазах. Вы в этом деле скомпрометированы ничем быть не можете. Вас попросил о помощи бедный труженик, и вы тотчас откликнулись на вопль. Я докажу вам, что я передал сущую правду, и или напишу об этом деле в газетах, или просто обращусь к мировому судье…

— Что вы, что вы, батенька! — чуть не с испугом вскричал Некрасов, с бледным лицом и широко раскрытыми глазами. — Да вы, никак, с ума сошли?

Сильное волнение Некрасова мне было непонятно.

— Разве можно в жизни так действовать, — продолжал он. — Ведь вот этот, какой бы то ни было, товарищ принадлежит к учащейся молодежи? Вы можете зарезать, опозорить его на всю жизнь… Еще, пожалуй, судом товарищей может быть изгнан из среды их… А за что? За то, что молодой человек увлекся… Может быть, первый раз в жизни… Вы знаете, что у него теперь на душе… Нет, — рассуждал Николай Алексеевич, — так поступать нельзя… Да черт побери эти деньги… Я еще дам сколько нужно… Но…

Как добр, хорош и благороден был в эту минуту Н. А. Некрасов! Никогда это не изгладится из моей памяти. Мало того, объяснение кончилось тем, что Некрасов чуть не просил просителя, чтобы он все предал забвению.

После этого я несколько лет не видал Некрасова. За это время многие взгляды мои на жизнь и литературу изменились. При всем обожании в молодости своей таланта Некрасова, при всем уважении к его личности и благодарности за оказанные мне благодеяния, некоторые его произведения стали мне казаться то детскими, то наивными. Я начал иронически относиться и к некрасовским рифмам. В одно время я сочинил даже виршу в подражание Некрасову.

Вот она:

Et cet. [146] Et cetera — и так далее (лат.). глупость в этом роде.

Сколько мне помнится, Некрасов был у меня 3 февраля 1875 года по поручению Литературного фонда в качестве члена и товарища председателя, но он был в хорошем расположении духа и пробыл у меня довольно долго; провести же с Николаем Алексеевичем хотя бы полчаса все одно что с иным быть знакомым целые годы, до такой степени он был сообщителен. Простотой обращения со мною Некрасов довел меня до того, что я забыл о нашем литературном неравенстве и разболтался с ним по-бурсацки и ляпнул свою виршу.

— А что вы думаете? — проговорил Некрасов, нисколько не обидясь и улыбаясь самым добродушным образом. — Я действительно никак не могу отвязаться от этих рифм, хотя и стараюсь. Но они введены не мною; они в духе народа издавна… Какие стихи более всех из моих вам не нравятся?

Мне было очень стыдно за свой язык без костей, что я так расфамильярничался, и тут я вспомнил, что один мой знакомый, и хорошо знавший Некрасова, передавал мне, что Николай Алексеевич крайне самолюбив в деле [оценки] своих литературных произведений. Но язык мой — враг мой, да и хотелось блеснуть самостоятельностью убеждений.

— «Огородник» и «Еду ли ночью по улице темной», — брякнул я, по-видимому смело, а сердце между тем стучало. Некрасов подпер рукою щеку и дал мне понять, чтобы я объяснил ему, вследствие чего эти два его стихотворения подпали под мою опалу.

— «Огородник», — начал я тревожно, — мне никогда не нравился… Я не могу понять, каким образом молодая образованная барышня могла влюбиться в человека не одной среды с собою, с которым у нее нет ничего общего, ни одного связывающего атома. Как бы ни был хорош физически и даже в душе этот огородник, но степень цивилизации пропастью разделяет его от образованной девушки… У него свои понятия, свое миросозерцание, свое обращение… Ее чувством могла руководить одна грубая, животная чувственность… Эти волжские песни, которыми мы можем восхищаться, ей должны казаться простым воем…

— Однако, я не подозревал в вас такого эстетика, — усмехнулся Некрасов. — Видно, что вы коренной провинциал дальних губерний… Отчасти аристократ. С этой точки зрения вы правы, но вы не знаете петербуржцев… Повысьте образование огородника и понижьте барышню… Возьмите во внимание еще кое-что и время написания «Огородника»… Ну-с, а «Еду ли ночью по улице темной»?