Виталий Смирнов - Последний шанс

«Но будь я проклят, — думал при этом Брянцев, — мне от всего сердца жаль старика. Ведь настоящий преступник не он, а сама Пустаева». И ему стало мучительно противно то, чего он добивался: изобличения старого солдата, попавшего в исключительную, неординарную ситуацию.

А между тем Задоров сидел за своим столом, подперев отяжелевшую голову ладонями, да смотрел на окно неподвижным взглядом. Но он не был на самом деле безразличен к произошедшему. Задоров отлично понял, что в ту роковую ночь его действительно кто-то видел и может подтвердить, что это он раздавил золотые часики, сорванные им с Пустаевой. Это означало конец. Но он и теперь не дрогнул. Создавать видимость алиби? Сказать, что он ездил к дочери? Он не будет втягивать ее в обман.

Сложившаяся обстановка напоминала ему трудный воздушный бой. Как и там, здесь вокруг него сгущалась опасность. Как и там, здесь нужно было правильно, «грамотно», как говорили в полку, оценить соотношение сил, возможности противника и выбрать правильную тактику боя.

Задоров по опыту войны знал, как превращать даже собственную гибель в победу. Он, Задоров, должен победить этого милиционера.

Приняв такое решение, Задоров встал и прошел в свою спальню.

Там, на книжном шкафу, он соорудил памятный утолок: поставил особо дорогие ему фотографии. Вот его жена — ефрейтор на фронте. Вот — совсем, кажется, недавняя, милая. А вот маленькая сценка: он поднял стопку вина, а она, положив локти на стол, улыбается ему…

Он остановился перед этими семейными реликвиями и в скорбном молчании опустил голову.

Ему вдруг вспомнилось. Когда ей стало совсем плохо, она однажды сказала ему: «Давай, батя, вместе, как жили…» Она предлагала ему вместе уйти из жизни. А он, дурак, не понял ее тогда, стал говорить о том, что она поправится, выздоровеет… Теперь-то он понимал, как бы это было прекрасно: уйти вместе, как жили. С ним и ей не было бы страшно переступить порог, который называется смертью. А он тогда сплоховал…

Он приготовил бумагу и отправился на кухню, подумал: «Дочка работает во вторую смену, значит, придет не раньше семи вечера. Дети на учебе — сейчас не придут. Значит, можно. Успею…»

После этого он сел за кухонный стол и написал на конверте: «Подполковнику милиции Брянцеву Сергею Ивановичу». Взял лист почтовой бумаги и тем же твердым почерком начертал: «Малоуважаемый Сергей Иванович!» Полюбовавшись на свое творение, он решительно встал, плотно затворил дверь, ведущую в прихожую, и открыл краны всех четырех конфорок газовой плиты. Совершив это, он опять сел за стол и стал писать письмо «малоуважаемому».

Этот день казался Брянцеву самым трудным за всю его служебную жизнь.

Все складываюсь отвратительно.

Покинув Задорова с единственной целью: как можно быстрее установить теперешнюю фамилию, имя и адрес дочери старого ветерана, он вернулся в райотдел.

Здесь его ждала полная неожиданность: Сережа Масленников доложил ему, что по приказу начальника отдела он получил новое задание. Брянцев, естественно, возмутился и отправился к начальнику. Тот встретил старого оперативника любезной улыбкой, пригласил его сесть и пожатовался:

— Такие наступили времена, Сергей Иванович, вчера одно, нынче — другое. Опять были звонки, и там, — он кивнул головой, показывая куда-то вверх, — теперь изменили свою точку зрения. Почему? Скажу откровенно: не информирован. Но очевидно одно: параллельное дознание отменяется, интерес к расследованию обстоятельств убийства Пустаевой явно упал. Почему? Начальник уголовного розыска области доверительно сказал мне, что областная прокуратура, взявшая это дело в свои руки, просила не отягощать допущенное нами нарушение законности, связанное с проведением параллельного расследования. Следователь, назначенный вместо убитого Бубнова, хочет провести следствие без постороннего вмешательства. Не принимайте, Сергей Иванович, такой оборот дела близко к сердцу. Ну, что нам: вам или мне, Пустаева? Что нам за дело до того, чем завершится следствие? Начальству виднее. Так что сохраните материалы вашего расследования в своем архиве, а еще лучше — сожгите.

Потрясенный цинизмом услышанного, Брянцев вернулся в свой кабинет. Он задавал себе множество вопросов и не находил ответов. Из тяжелых раздумий его вывел телефонный звонок.

Звонил старший лейтенант Крупнов, явно взволнованный.

— К Задорову дочка пришла и не смогла дозвониться. У нее ключи есть. Бесполезно. Старик замок на стопор поставил. А из щелей газом пахнет. Так что мы боимся…

— Ломайте дверь, — закричал в трубку Брянцев. — Я сейчас буду.

Задоров сидел, уронив голову на кухонный стол. Врач скорой помощи, которого догадалась вызвать дочка Задорова, констатировал смерть от отравления кухонным газом.

Дверь в квартиру была взломана. На лестничной площадке, в прихожей толпились люди. В кухне были только Крупнов, врач и молодая женщина. Она молчала, но по щекам ее чистыми струйками катились слезы. Крупнов начал было что-то докладывать, но Брянцев оборвал его:

— Позаботьтесь, чтобы отремонтировали дверь и замки.

Ушел и врач. Подполковник остался один на один с дочерью ветерана. И в это время он заметил под головой покойника, под его спутанными седыми волосами краешек обыкновенного конверта.

Осторожно, двумя пальцами, вытянул его. На нем значилось: «Брянцеву Сергею Ивановичу». Подполковник вскрыл конверт.

«Малоуважаемый Сергей Иванович!

Ваши подозрения и намеки были правильными. Да, это я убил, раздавил змею в белом халате. Но я не считаю свой поступок преступлением. Просто она получила то, что заслужила.

Я где-то читал, что если охотник убивает тигра, то это называется спортом. А если тигр — охотника, его обвиняют в кровожадности. Вот я и есть такой «тигр», доведенный до ярости отчаяния, и я сделал свое дело сам, потому что надеяться на помощь правосудия было бы просто глупо. Двадцать седьмого октября Пустаева уговорила-таки мою жену лечь в больницу, — читал он. — Там она попала в руки замечательного человека, умного врача — Надежды Михайловны, но было уже поздно.

Дочка моя дневала и ночевала при матери. Одиннадцатого ноября я и сам лег в больницу с тем, чтобы помочь дочери ухаживать за больной.

Первое, что я установил там, — заведующая отделением Шапкина и Пустаева были, оказывается, закадычными подругами. Мои подозрения перешли в уверенность — помещение моей Ляченьки в больницу должно было стать прикрытием преступления Пустаевой.

А потом была смерть, похороны, и я остался один. Я понимал: у меня нет ни малейшего шанса добиться законного наказания.

Тогда я решил стать и судьей, и палачом».

Дойдя до этого места, Брянцев грустно покачал головой: ему вспомнилось, что фактически никому нет дела до правды о жизни и смерти Пустаевой, и бывший военный летчик в этом оказался прав.