Джон Кризи - Инспектор Вест в ужасе

Детектив-констебль Бирвитц сначала услышал, как его жена принялась что-то тихонько напевать себе под нос, а затем уже — свист почтальона, подходившего ко входной двери. Жена была занята приготовлением завтрака, Бирвитц же наводил окончательный глянец на свои сапоги, сидя верхом на ручке кресла. Глянув направо, он видел Мэг, а налево — проход к парадной двери. Это было бунгало на самой границе их округа, новенькое, уютное, но немного тесное.

На матовом стекле входной двери появилась тень.

Мэг крикнула:

— Витци, одно яйцо или два?

Она изогнулась, чтобы взглянуть на него, и при виде ее у него даже что-то защемило в груди. Она не была красавицей, но во всем мире нельзя было отыскать женщину с более соблазнительной фигурой, а когда она вот так перегибалась и тоненький свитер обтягивал ее высокую грудь, она была неповторима. Раннее солнце, проникнув в угол кухни, блестело в волосах цвета спелой ржи, превращая их в чистое золото.

— Ты меня слышишь?

Одновременно раздался стук металлической крышки почтового ящика, в который опустили корреспонденцию.

— Слышу, — ответил Бирвитц. — Ты, кажется, задумала уморить меня голодом?

— Значит, два, — сказала Мэг, поворачиваясь снова к плите. Даже сейчас, стоя к нему спиной, она была соблазнительна. И эти ее ноги, ее округлые бока от талии до колена, подчеркнутые узкой красной обшивкой фартука, завязанного сзади бантом! Одна петля свисала точно посередине.

Принесли письма — одно, два, три.

Благодарение богу, подумал Бирвитц, их больше одного. Он покончил с правым сапогом, опустил его на пол и пошел в одних носках ко входной двери. Был он высоким, плотно сбитым человеком. Волосы были черные, кожа чистая. Он не выглядел типичным англичанином, во всяком случае, не англо-саксом.

Бирвитц наклонился.

Одно письмо было в миниатюрном светло-голубом конверте, наверняка для Мэг. Второе, даже незапечатанное, вне всякого сомнения — счет. Пришло и то, которого он так боялся — в дешевом толстенном конверте, адрес был напечатан на машинке. Письмо как письмо, ничего примечательного, почтовый штемпель «Лондон-31».

Бирвитц быстро спрятал его в карман. Судя по звукам на плите, завтрак будет готов минуты через три-четыре. До этого ему необходимо взглянуть, что в этом письме.

Почему оно должно было прийти именно этим утром? Он не мог сегодня не идти в суд, где давал показания. Если бы сегодня был другой день, он мог бы задержаться дома и все проверить…

Он обернулся. Мэг наклонилась вперед и вбок, стараясь до чего-то дотянуться. Он стиснул зубы, открыл дверь спальни и вошел в нее.

Пестрые портьеры были раздвинуты, но тюлевые занавески служили достаточной преградой, отделяющей спальню от любопытных взоров прохожих на улице. Он сейчас не замечал ни малюсенького палисадника, ни бунгало напротив, ни грузовика молочного магазина, который медленно проезжал мимо их дома.

Встав боком к окну, он надорвал конверт, вынул листок, разгладил его и прочитал:

«Сегодня утром она снова уйдет… почему ты не наденешь на нее поясок воздержания? И зачем ты решил жениться на шлюхе?»

Бирвитц медленно, со свистом, втянул в себя воздух, с минуту постоял неподвижно, потом скомкал письмо и снова сунул его в карман. Шуршанье бумаги, звяканье монет и шипенье жарящегося на плите бекона слились воедино. Бирвитц облизал губы, потом тихонько вернулся обратно.

Он увидел свое изображение сразу во всех зеркалах трельяжа, и ему не понравилось выражение собственных глаз и то, как были сжаты его губы. А на шее внезапно вздулись вены…

«Сегодня утром она снова уйдет…»

В 10 часов он уже должен быть в суде и давать показания против женщины средних лет, обвиняемой в воровстве товаров с прилавков магазина. Это дело могут начать слушать часов в 12, но его могут вызвать самым первым. Не было никакой возможности узнать заранее распорядок слушанья дел или уговорить секретаря суда пропустить это дело пораньше. Да и когда Мэг уйдет?

ПЯТНИЦА, ПЯТНИЦА, ПЯТНИЦА. По пятницам она всегда ездила за покупками на рынок в Ричмонд, уверяя, что тем самым экономила не менее десяти шиллингов в неделю на мясе и овощах, так что автобусная поездка себя вполне оправдывала.

— Витци? — крикнула Мэг.

Временами он даже не мог поверить, что смеет ее подозревать, обзывал себя ненормальным за то, что обращает внимание на подобные мерзкие письма. Но бывало и так, что он чувствовал необходимость все досконально выяснить. Он должен установить за ней слежку. Самым неприятным было то, что сам он не мог этим заняться. У него никогда не было свободного времени, а она ежедневно куда-то выходила. Он не мог заставить себя нанять частного сыщика шпионить за ней, а если бы он поручил это кому-то из их отдела, это было бы равносильно тому, что поведать о своих семейных неприятностях по радио. Что бы он ни предпринял, действовать он должен один. Ему необходимо убедиться, что письма эти лживые и необоснованные и что Мэг была именно такой, какой он ее всегда считал: безупречной женой.

— Витци, ты опоздаешь!

Голос у нее был необыкновенный, переливчатый, именно он когда-то привлек его внимание. Мэг тогда пришла как гостья с одной женщиной из Управления на их корт «Имбер» при спортивном стадионе столичной полиции. Ему хотелось сыграть в теннис еще с одним товарищем, бросили жребий — и Мэг досталась ему в качестве партнерши.

— Вам не повезло! — сказала тогда она своим удивительным голосом и сверкнула синими глазами.

Вот Мэг была классической англо-саксонкой. Правда, у нее несколько выдавались скулы, подбородок был чуточку излишне острым, глаза самую малость глубоко посаженными, но зато они были большие и ярко-синие. А ее тело!… От него было трудно оторвать глаза, когда она бегала по корту. Это было четыре года назад, женаты они были три с половиной года. Еще три месяца назад, когда пришло первое письмо, он считал себя самым счастливым человеком в Лондоне.

«ВАМ НЕ ПОВЕЗЛО.»

— Где, черт возьми, этот человек? — сказала Мэг своим певучим голосом, и он услышал, как она расставляет тарелки на столе. Потом она пошла к нему. Ее комнатные туфли без задников громко шлепали по натертому паркету.

— ВИТЦИ! Твой завтрак остынет, вот босс раскипятится и…

Она вошла в спальню, взглянула на него и замерла на месте. В ее глазах вспыхнула тревога, раздражение моментально исчезло.

— Дорогой, что случилось?

Разве кто-нибудь мог так говорить, не испытывая подлинной тревоги? Неужели вот это «дорогой» могло быть неискренним?

— Я… у меня безумно разболелась голова, — пробормотал он.