Энн Перри - Невидимка с Фэрриерс-лейн

– Перестаньте! – Гоббс сильно разволновался. – Я ничего не хочу слышать. Это все просто ужасно! Я знаю, о чем вы говорите, – об убийстве на Фэрриерс-лейн. Я помню, что тогда повесили Годмена. Но если то, что вы говорите, правда, тогда, значит, никому из нас не на что надеяться? Но этого не может быть! Годмена судили и признали виновным, все судьи были единогласны. Вы наверняка ошибаетесь… – В ярости и ужасе он стал ломать руки. – Они ведь еще не осудили Харримора и не осудят, вот увидите. Британская юстиция лучшая в мире. Я уверен в этом, сколько бы вы это ни отрицали.

– Мне ничего не известно о том, что она лучшая, – ровным тоном ответил Питт, – и это главное.

– Как вы можете такое говорить? – Гоббс был вне себя; он побледнел, только на щеках горели лихорадочным огнем два пятна. – Это чудовищно! Что же тогда главное на земле?

– Не имеет значения, судопроизводство какой страны справедливее, – объяснил Томас, стараясь сохранять терпение. – Главное, что в этом деле мы проявили несправедливость. Вам это, может быть, очень неприятно сознавать, и другим – тоже, но ведь этим ничего не изменишь. И выбор, стоящий перед нами, таков: или мы по-прежнему будем лгать и попытаемся скрыть от общества, что несправедливо осудили Годмена и проявили равнодушие к его смерти, либо обнародуем этот факт и сделаем все, что в наших силах, только бы не допустить повторения подобной трагедии. Вы бы что предпочли, мистер Гоббс?

– Я… я… э… – Тот смотрел на Питта с ужасом, словно тот на его глазах превращался в какое-то чудовище. Но у него не хватало ни мужества, ни убежденности в своей правоте, чтобы спорить. В глубине души он сознавал, что Питт прав.

Больше Томас не сказал ни слова. Он едва заметно прикоснулся к шляпе в знак благодарности и ушел.

– Я еще не получил разрешения на эксгумацию, – поспешно сказал Драммонд, как только инспектор вошел в его кабинет. – Я все еще пытаюсь…

Питт бросился в кресло около камина и выпалил:

– Патерсон покончил жизнь самоубийством.

– Но вы же говорили, что это физически невозможно! Да и зачем бы ему кончать самоубийством?

– А что бы вы сделали на его месте, если бы сфабриковали ложное доказательство, по которому повесили невинного человека? Вам это никогда не приходило в голову? – дерзко спросил Питт и глубже устроился в кресле. – Патерсон был неплохим человеком. Убийство на Фэрриерс-лейн ужаснуло его, и он позволил чувствам руководить своим поведением. Сержант был вне себя от ярости и в то же время испуган. Он должен был найти виновного, – не во имя справедливости и законности, но для собственного успокоения, потому что не мог спокойно жить, опасаясь, что закон окажется не в силах установить, кто преступник.

– И он не мог смириться со своей собственной слабостью, – тихо сказал Драммонд, глядя на Питта. – Думаю, некоторым из нас это знакомо. Мне страшно подумать, что такие преступления вообще возможны. Нам необходимо быть уверенными, что мы обязательно найдем преступника и докажем его вину. Мы хотим верить в свое собственное превосходство над ним, потому что альтернатива для нас ужасна. – Он засунул руки поглубже в карманы. – Бедняга Патерсон…

Томас промолчал. Душа его была омрачена жалостью. Он пытался представить, о чем Патерсон думал в последний день жизни, стоя в спальне, испытывая горечь одиночества и окончательного, непоправимого поражения. Он никогда не смог бы отделаться от сознания, что потерпел крах, но получал извращенное удовлетворение от того, что все больше и больше терзал себя сознанием страшной правды и того, что другого выхода из создавшегося положения нет. Да и одна только мысль о возможности такого выхода была для него тошной.

– Он собственноручно сорвал с себя нашивки, – сказал Питт. – Так он сам признал, что потерял право на самоуважение.

Драммонд долго молчал.

– Все же не понимаю, чем вы можете доказать свою правоту, – сказал он, наконец нарушая течение мыслей инспектора. – Вы же сказали, что для самоубийства не было возможности и поблизости не было ничего, на что можно было влезть и оттолкнуться. Как же это случилось?

– После самоубийства Патерсона кое-кто навел порядок в комнате, чтобы создать впечатление, будто совершено убийство.

– Но ради бога, зачем? И кто?

– Это, конечно, сделал Ливси, обнаруживший труп, прежде чем вызвал нас.

– Ливси? – недоверчиво переспросил Драммонд. – Почему? Какое ему было дело, будет ли Патерсон обвинен в самоубийстве? Ему, конечно, могло быть его жалко, но ведь он член Апелляционного суда и не стал бы извращать доказательства!

Питт встал.

– Этот поступок не имеет никакого отношения к жалости. Все произошло до того, как мы узнали о невиновности Годмена. Лучше скажите: когда вы надеетесь получить разрешение на эксгумацию?

– Да я не знаю, получу ли его вообще… Куда вы?

– Домой, – ответил Питт от двери. – Сейчас мне уже нечего делать. Хочу пойти домой, к чему-то чистому, незапятнанному и невинному, прежде чем выкопаю Стаффорда. Пойду и расскажу детям на сон грядущий что-нибудь о добре и зле, какую-нибудь волшебную сказку, которая кончается счастливо.

Разрешение было дано позже вечером, но Мика Драммонд не стал беспокоить Питта до раннего утра. Утром, в семь часов, он заехал за инспектором, и они отправились в путь еще в темноте, под холодным моросящим дождем. На улицах было мокро, мостовые блестели в свете фонарей, шум колес мешался со стуком копыт и отпираемых дверей.

Говорить было не о чем. Они сидели рядом в глубине кеба, закутавшись в теплые пальто; путь их лежал на кладбище. Так же молча они вышли из экипажа и зашагали рядом по хлюпающей грязи к маленькой группке людей в грубой одежде, стоявших, опираясь на лопаты. В холодной земле в свете карманных фонариков виднелась глубокая яма. Питт почувствовал влажный запах. Были приготовлены двойные веревки.

– Привет, шеф, – сказал один из мужчин Драммонду. – Вы хотите, чтобы мы достали гроб?

– Да, пожалуйста.

Насквозь промерзший Томас стоял около ямы, холодный ветер дул ему в лицо. Подняли повыше большой фонарь, свет которого выхватил из темноты мокрые лопаты.

Люди медленно потянули за веревки. Показался гроб, заблестели медные ручки. Один из могильщиков сбросил лопатой раскисшую от дождя землю с крышки гроба. Люди с трудом вытащили его из ямы и поставили рядом с могилой. Один из рабочих поскользнулся в грязи, и в яму обрушился град мелкого гравия. Кто-то выругался, а потом перекрестился.

– Открывайте, – приказал Драммонд.

Один человек вынул из кармана стамеску, другой поднял фонарь еще выше. Через несколько минут все гвозди были вытащены, и можно было открыть крышку. Побледневший рабочий отвернулся. Другой задрожал и стал читать молитву.