Элизабет Джордж - Великое избaвление

— Он больше не спал с тобой, Роберта? — уточнил доктор Сэмюэльс. — Но в остальном все осталось по-прежнему?

— «Сладкая крошка, шагай для папочки».

— Ты по-прежнему шагала для папы, Роберта? — настаивал доктор. — После рождения ребенка ты делала это снова?

— Шагала для папочки. Должна была шагать.

— Почему? Почему должна была?

Она скосила глаза, на лице промелькнула странная улыбка удовлетворения. И снова начала качаться.

— Папочка счастлив.

— Чтобы папочка был счастлив, — задумчиво повторил доктор Сэмюэльс.

— Да, да. Очень счастлив. Папа счастлив, он не тронет… — Она резко оборвала себя и снова принялась изо всех сил раскачиваться.

— Нет, Бобби, не останавливайся, — потребовала Джиллиан. — Ты должна теперь говорить все до конца. Ты маршировала для папы, чтобы он был доволен и не трогал кого-то еще. Кого?

Линли, стоя в затемненной приемной, почувствовал, будто его позвоночник пронзает ледяная шпага. Он понял все — давно мог бы это понять. Девятилетняя девочка, читавшая вместе с Уильямом Тейсом Библию, читавшая Ветхий Завет, твердившая урок о Лоте и его дочерях.

— Бриди! — яростно выплюнул он. Теперь истина полностью предстала перед ним. Он мог бы сам завершить эту историю, но он не смел оторваться от продолжавшейся перед ним пытки освобождения измученной души.

— Папа хотел Джилли, а не корову Роберту.

— Твоему папе была нужна не женщина, а девочка, так? — вновь вступил в разговор доктор Сэмюэльс. — Ему требовалось детское тело. Оно возбуждало его. Так было с Джилли. Так было с твоей мамой.

— Он нашел ребенка.

— И что дальше?

Роберта крепко сжала губы, запрещая самой себе говорить. В уголках рта проступила кровь. Она хрипло вскрикнула, и слова сами, против ее воли, вырвались наружу:

— «Фараон надел ему на шею цепь и одел его в новую одежду, и он правил Египтом, и братья Иосифа пришли к нему, и Иосиф сказал: „Я спасу вашу жизнь великим избавлением“».

— Библия подсказала тебе ответ, как папе, — сквозь слезы произнесла Джиллиан.

— Оделась в новую одежду. Надела цепь.

— Что потом?

— Заманила его в хлев.

— Как ты это сделала? — совсем тихо спросил врач.

Лицо Роберты жалобно задергалось. В глазах выступили слезы, покатились по прыщавым щекам.

— Пыталась два раза. Не получалось. Тогда… Усишки, — шептала она.

— Ты убила Усишки, чтобы заманить отца в хлев? — уточнил доктор.

— Усишки не было больно. Дала ему таблетки. Папины таблетки. Он спал. Перерезала… перерезала ему горло. Позвала папу. Папочка прибежал. Опустился на колени возле Усишки. — Она снова раскачивалась изо всех сил, крепко обняв руками свое разбухшее тело, сопровождая движение негромким, монотонным жужжанием. Уходила в себя.

— А дальше, Роберта? — настаивал психиатр. — Теперь ты можешь преодолеть и это. Джиллиан рядом с тобой.

Качается. Качается. Молча, неистово, слепо. Взгляд упирается в стену.

— Люблю папочку. Люблю папочку. Не помню. Не помню.

— Разумеется, ты помнишь, — мягко, но решительно звучит голос психиатра. — Библия подсказала тебе, что надо делать. Если бы ты не сделала этого, твой папа начал бы делать с маленькой девочкой то же самое, что он делал столько лет с тобой и Джиллиан. Он бы насиловал ее. Он бы подвергал ее противоестественному разврату. Он бы терзал ее. Но ты остановила его, Роберта, ты спасла ребенка. Ты оделась в красивое платье. Ты надела золотую цепочку. Ты убила собаку. Ты позвала отца в хлев. Он прибежал туда, так? Наклонился над собакой и…

Роберта вскочила со стула. Стул пролетел через весь кабинет, врезавшись в металлический шкаф, но в тот же миг Роберта настигла его, подхватила, швырнула в стену, опрокинула металлический шкафчик и пронзительно завизжала:

— Я отрубила ему голову! Он встал на колени. Наклонился над Усишки. Я отрубила ему голову! И мне плевать! Я хотела, чтобы он умер. Я не позволила ему трогать Бриди! Он хотел ее. Он начал читать ей, как читал мне. Он говорил с ней, как прежде со мной. Он собирался сделать с ней это! Я видела! Я убила его! Убила! Мне ничуть не жаль. Мне ничуть не жаль. Он заслужил смерть! — Она рухнула на пол и зарыдала, уткнувшись лицом в ладони, в свои большие серые влажные ладони, которые продолжали мять, коверкать лицо даже сейчас, когда девушка пыталась найти в них защиту. — Его голова покатилась по полу. Мне было плевать. Крыса вылезла откуда-то, стала нюхать кровь. Грызла его мозги. А мне было плевать, плевать, плевать!

С приглушенным вскриком сержант Хейверс вскочила на ноги и выбежала из комнаты.

Барбара ворвалась в туалет, упала грудью на раковину, и ее вырвало. Комната кружилась. Ей было безумно жарко, так жарко, что она боялась упасть в обморок. Рвота не прекращалась. Содрогаясь в мучительных спазмах, Барбара понимала, что из ее тела сгустками, пеной, изливается ее собственное давнее отчаяние.

Цепляясь за гладкий фаянс раковины, она с трудом втягивала в себя воздух, вновь и вновь скрючиваясь от позывов тошноты. Ей казалось, что никогда прежде она не глядела в угрюмое лицо реальности. Сегодня, столкнувшись с грязной изнанкой жизни, она пыталась спастись от нее, пыталась ее извергнуть.

Голоса сестер, только что прозвучавшие в темной, душной комнате, безжалостно язвили ее. Это была не только их судьба, ад их прошлого — это был голос и того кошмара, который она пережила и который остался с ней. Это невыносимо. Она не может и дальше держать это в себе. Она не может больше жить с этим.

— Не могу! — стонала она. — Тони, я больше не могу. Прости меня, я больше не могу.

На пороге послышались шаги. Барбара попыталась привести себя в порядок, но дурнота не отпускала, и она поняла, что ей придется испытать еще и это унижение — корчиться от рвоты в присутствии изысканной леди Хелен Клайд.

Кто-то включил воду. Вновь послышались шаги. Дверь отворилась, к ее затылку кто-то прижал влажное полотенце, легонько отжал, протер ее горящие щеки.

— Нет! Пожалуйста! Уйдите! — Ей вновь стало дурно, и, хуже всего, теперь она начала рыдать. — Не могу! — стонала она. — Не могу! Уйдите! Пожалуйста, уйдите!

Прохладная ладонь отвела пряди волос с ее лица, поддержала отяжелевший лоб.

— Жизнь нелегка, Барб. А хуже всего то, что она становится все тяжелее. — Это был голос Линли.

В ужасе она резко обернулась. Да, это был Линли, и в его глазах она прочла сочувствие, уже виденное ею прежде — в его обращении с Робертой, в его снисходительных беседах с Бриди, в его разговоре с Тессой. И внезапно Барбара поняла, чему именно, по замыслу Уэбберли, ей следовало научиться у Линли. Доброта была источником его силы, средоточием столь хорошо ей известного поразительного личного мужества. Мягкость и сочувствие сломили ее сопротивление.