Чарльз Тодд - Крылья огня

Такое место он нашел на склоне холма, там, где небольшой естественный выход пород на поверхность образовал нечто вроде асимметричного сада камней. Участок небольшой, всего несколько шагов шириной. И все же места достаточно, чтобы похоронить маленького ребенка. Несколько необычных белых камней, принесенных из другого места, лежали, как маленькая речка, между цветами. Там росли фиалки и ползучие растения с узкими листьями, образовавшие своего рода ковер. Растения, которые будут каждый год прорастать сами, – не совсем дикие, но и не окультуренные. Они льнули к камням, удерживая корнями землю.

Ратлидж присел в темноте на корточки, разглядывая сад камней.

Как все просто! Такое место не привлечет взгляда случайного наблюдателя. Небольшое цветное пятно над выступом породы, который пригодился для единственной цели… Полузаброшенное место, дикий сад камней…

Заскрипела входная дверь, и Ратлидж припал к земле, надеясь, что в темноте его не видно.

На пороге показалась сгорбленная фигура Сейди. В руках она держала лампу. Ратлидж чувствовал, что старуха смотрит в его сторону, хотя и понимал, что она не может его видеть.

– Кто там? – крикнула Сейди и, помолчав, продолжала: – Ты пришел за мной?

Он сжал губы, злясь на себя за то, что потревожил и напугал старуху. Пугать ее ему совсем не хотелось.

«Но у нее есть шестое чувство», – напомнил Хэмиш.

– Я ложусь спать, – продолжила Сейди. – Если ты пришел с добром, возвращайся при свете.

Он едва не встал и не назвался, но старуха уже закрыла дверь. Через минуту-другую погасла и лампа.

От долгого сидения на корточках у него затекли ноги. И все же Ратлидж заставил себя просидеть в такой позе еще немного. Затем он снова принялся осматривать сад.

Если труп зарыли здесь, что от него осталось? Длинные кости, может быть, челюсть. Ратлидж опустился на колени и поморщился – брюки сразу промокли от росы. Он осторожно отвалил несколько белых камней и принялся рыть землю и убирать дерн. Здесь, на склоне холма, деревья не росли и крупных корней не было. Если там, внизу, могила, опытный глаз наверняка что-нибудь заметит. Нельзя оставлять следы своего пребывания здесь.

Ратлидж убеждал себя в том, что сейчас что-либо делать все равно бесполезно. В темноте он ничего не увидит и только наведет старуху на подозрения. Надо подождать, и тогда пусть эксперты…

Пальцы наткнулись на что-то шершавое и твердое. Несмотря ни на что, холодок пробежал у него по спине, хотя здравый смысл твердил: на такой небольшой глубине он вряд ли что-то найдет. Во всяком случае, не детские кости.

Кто-то побывал здесь до него; приподнял камни в центре, как сейчас сделал это он, взрыхлил почву. Надо было догадаться: как только он коснулся земли – он бы сразу все понял, если бы мыслил здраво.

Осторожно работая и второй рукой расчищая небольшие участки, он очень скоро достал из тайника длинную узкую деревяшку.

Резьба? Нет, что-то другое, слишком гладкие края.

Он осторожно ощупал находку пальцами. Дерево не старое – чувствуется по текстуре. На фронте любую деревяшку бережно хранили и использовали по многу раз; настоящей ценностью считались доски, которые можно было бросить на дно окопа и сохранить ноги сухими. Досками можно было прикрыть голову от дождя, палящего солнца или холодного ветра. На Сомме генералы запретили даже такие элементарные предметы удобства, в то время как немцы жили в туннелях, вырытых глубоко в земле. Найденная им деревяшка оказалась крепкой и новой. Ее зарыли сравнительно недавно. Три стороны были гладкие, как будто ошкуренные. На четвертой было что-то вырезано. Глубоко, где-то посередине. Как слепой, он ощупывал буквы, медленно позволяя своему осязанию, а не глазам сказать, что это такое. Закругления – но отдельные. Значит, буквы.

Р, почти наверняка Р. Затем пробел перед следующей буквой. А. Рядом – Е? Нет, Х. И самая последняя – Ч.

Ратлидж снова вспомнил фотографии, которые давала ему Рейчел Марлоу, и имена на обратной стороне. Ричард Аллен Харрис Чейни.

Николас оставил здесь свою визитную карточку. Причем не очень давно…

Ратлидж положил находку на место, отряхнул фиалки от земли, слегка примял ладонями взрыхленную землю. Потом встал и задумался. Все ли он сделал? Может быть, упустил что-то важное? Вспомнив о саперной лопатке, он покачал головой.

С той же осторожностью, с какой пришел сюда, он выбрался из лощины и вернулся в гостиницу. Лопатку положил в багажник автомобиля, а затем поднялся наверх, в свой номер. Посмотрев на свои туфли, он поморщился. Засохшая грязь напомнила ему фронт. Сняв туфли, он выставил их за дверь – коридорный их почистит.

Хорошо вымыв руки, отряхнув брюки от росы, он вернулся к предыдущей задаче. К стихам.

Мало-помалу кусочки головоломки складывались в общую картину, однако работа почему-то лишала его присутствия духа. Он словно писал некрологи о знакомых. И все же, как только он разгадал замысел Оливии, почувствовал облегчение. Оливия его не подвела. В стихах можно было найти всех ее родных, ловко замаскированных аллегориями, которые она подбирала для каждого. Иногда, как в «Еве», героям давались библейские имена. Истории других скрывались за корнуолльскими легендами или кусочками хорошо известной истории. Оливия брала то, что лучше соответствовало ее целям, но маскировала истинные события с подлинной выдумкой. Каждая придуманная ею маска обретала собственную судьбу. Ратлидж снова и снова восхищался ее талантом. Сердце сжималось от боли потери. Оливия погибла в расцвете сил…

Конечно, не она первая использовала поэзию для достижения собственных целей. Поэты – первыми ему в голову пришли Свифт и Вордсуорт – с помощью своего пера высмеивали политических деятелей, намекали на важные для них события или на своих современников. Бывало, сатира и юмор стоили высокопоставленным людям кресла; стихи губили репутацию и карьеру. Но, насколько ему было известно, Оливия Марлоу стала первой, кому удалось в стихах отразить мрачный жизненный путь убийцы.

В «Вирсавии» речь шла о библейской верной жене, чьего мужа послали туда, где будет самое страшное сражение, потому что ее желал царь Давид. Конечно, Вирсавия была Розамундой. Оливия представила ее бездумной пешкой в руках жестокого и страстного мужчины, который хотел получить ее любой ценой. Поэтому он лишил ее доброго и заботливого мужа, который наполнял ее счастьем. Джеймс Чейни? Или Брайан Фицхью? Кого из них убили за то, что он стал мужем Розамунды?

Еще раз перечитав стихотворение, Ратлидж решил, что добрый и заботливый муж – скорее всего, Чейни. Он пришел на смену отчаянному, безрассудному военному.

В поэтических строках крылись глубокие требования. Оливия прекрасно чувствовала любовь и вожделение. Стихи дышали горечью и красотой. И за всеми событиями проступал портрет безжалостного убийцы, привыкшего получать то, что он хочет, любой ценой.