Николас Мейер - Пылай, огонь (Сборник)

Я уже был готов попросить Холмса объяснить смысл его замечания, когда дверь открылась и в комнату вошел невысокий бородатый сутулый человек. Я бы сказал, что ему было сорок с небольшим, хотя позже узнал, что он достиг тридцатипятилетнего возраста. За его легкой улыбкой крылась, насколько я видел, печаль, соединенная с глубокой мудростью. Самой выразительной деталью его лица были глаза — не особенно большие, но темные и глубоко посаженные, затененные нависающими густыми бровями, которые тем не менее не могли скрыть настойчивого взгляда. На нем был черный сюртук, из-под которого по жилету вилась золотая цепочка от часов.

— Доброе утро, герр Холмс, — с сильным акцентом, но на правильном английском обратился он к нему. — Я ждал рас и очень рад, что вы решили прибыть. И вы, доктор Ватсон,— обратился он ко мне с любезной улыбкой, протягивая руку, которую я коротко пожал, не в силах отвести взгляда от лица Холмса.

— Теперь вы можете избавиться от этой омерзительной бороды, сказал Холмс высоким голосом, знакомым мне по той мелодраматичной ночи, когда он ввалился в мою квартиру и которым говорил на следующий день, во время моего посещения Бейкер-стрит. — И будьте настолько любезны, откажитесь от этого акцента, свойственного, скорее, оперетке. Я предупреждаю, что вам лучше признаться, или же ваше положение заметно осложнится. Игра окончена, профессор Мориарти!

Наш хозяин медленно повернулся к Холмсу, не спуская с него проницательного взгляда, и мягко сказал:

— Меня зовут Зигмунд Фрейд.

Наступило долгое молчание. Своеобразие манеры поведения врача заставило Холмса остановиться. Несмотря на владевшее им возбуждение, он с видимым усилием взял себя в руки и отдал поклон человеку, который спокойно опустился в кресло рядом с письменным столом. Несколько секунд Холмс внимательно приглядывался к нему и затем вздохнул.

— Вы не профессор Мориарти, — признал он наконец. — Но Мориарти был здесь. Где он сейчас?

— Предполагаю, что в отеле, — ответил собеседник, спокойно встретив взгляд Холмса.

При этих словах Холмс вздрогнул, повернулся и обмяк на стуле с выражением невыносимой потери на лице.

— Итак, Искариот, — обратился он ко мне, — вы предали меня в руки моих врагов. Не сомневаюсь, что они компенсируют ваши старания за тот подарок, что вы им преподнесли. — Чувствовалось, что Холмс был на пределе своих сил, и эти слова больше, чем что-либо иное, убедили меня, что его рассудок серьезно пострадал.

— Холмс, этого я от вас не ждал, — вспыхнул я, до глубины души огорченный и разгневанный незаслуженным оскорблением.

— Если я не ошибаюсь, вам бы лучше помолчать, — возразил он. — Тем не менее, давайте не будем ходить вокруг и около. Я опознал отпечатки ваших следов рядом с домом профессора, я обратил внимание, что вы взяли с собой походный саквояж, — это говорило о подготовке к предстоящему путешествию. Его содержимое сказало мне, что вы знали о его длительности, да и я сам увидел, ведь вы собирались в путешествие с той же тщательностью, которая всегда была вам свойственна, и с готовностью отправились в дорогу, едва только о ней зашла речь. Я только хотел бы знать, что вы собираетесь делать со мной ныне, когда я в вашей власти.

— Если вы разрешите мне вставить несколько слов, — спокойно вмешался в наш разговор Зигмунд Фрейд, — я хотел бы уверить вас, что вы выдвинули против своего друга совершенно несправедливое обвинение. Он организовал нашу встречу без малейших намерений причинить вам какой-либо вред. — Он говорил тихо и спокойно, с мягкой уверенностью, которая чувствовалась несмотря на то, что он пользовался чужим для себя языком. Холмс обратил на него свое внимание. — Что же касается профессора Мориарти, доктор Ватсон и ваш брат уплатили ему за поездку сюда определенную сумму денег в надежде, что вы проследуете за ним вплоть до моих дверей.

— И почему же они пошли на это?

— Потому что они были уверены: это единственный путь, который мог бы заставить вас явиться ко мне.

— Но почему они прилагали столько усилий для столь обыкновенного визита? — Я понимал, что Холмс был сейчас основательно смущен, но старался не показывать этого. Он был не из тех, кто позволяет себе ошибаться дважды.

— Неужели вам это надо объяснять? — искренне удивился доктор. — Бросьте, я читал рассказы 6 ваших делах, да и сейчас передо мной мелькнул намек на ваши выдающиеся способности. Итак, кто я и почему ваши друзья так старались организовать нашу встречу?

— Кроме того, что вы еврей и блистательный врач, который родился в Венгрии и какое-то время учился в Париже, что некоторые ваши радикальные теории в области медицины восстановили против вас респектабельные медицинские круги, в результате чего вы потеряли связи со многими больницами и коллегами по гильдии, и в итоге вам пришлось расстаться с медицинской практикой, — кроме этого я больше ничего не могу вам сказать. Вы женаты, обладаете чувством юмора и собственного достоинства, любите играть в карты, читаете Шекспира и русского писателя, имя которого я не в состоянии произнести. Это все, что могу кратко сказать о том, что представляет в вас интерес.

Фрейд потрясенно уставился на Холмса, а затем внезапно расплылся в улыбке, которая явилась очередным откровением для меня, поскольку была полна детского выражения благоговения и восторга.

— Просто потрясающе! — воскликнул он.

— Всего лишь здравый смысл, — последовал ответ. — Но я по-прежнему жду объяснения этих нетерпимых уловок, если вообще можно о них вести речь. Доктор Ватсон объяснит вам, что мне очень опасно оставлять Лондон на продолжительное время. Как только мое отсутствие станет известно, преступники не преминут им воспользоваться.

— Все в свое время, — продолжал настаивать Фрейд, не в силах сдержать восхищенной улыбки. — Я бы очень хотел узнать, как вы догадались с такой точностью о всех подробностях моей жизни.

— Я никогда не пользуюсь догадками, — корректно поправил его Холмс. — Это порочная привычка, мешающая логическому мышлению. — Он поднялся, и я увидел, что, хотя он старался и не показывать этого, сердце его несколько смягчилось. В том, что касалось его способностей, Холмс был тщеславен как девушка, а в неподдельном восхищении венского доктора не было и следа неискренности или покровительственного отношения. Чувствовалось, что Холмс решил забыть или не обращать внимания на ту опасность, которая, как казалось, угрожала ему, и сполна вкусить радость признания.

— Личный кабинет — идеальное место, где можно составить себе представление о характере его хозяина, — начал он столь знакомым мне тоном, напоминая профессора анатомии, который демонстрирует аудитории устройство скелета. — Не подлежит сомнению, что кабинет этот принадлежит лично вам, о чем можно судить по слою пыли. Вы не допускаете сюда даже горничную, ибо после того; как она наводит порядок, вы с трудом находите вещи на своих местах. — И он провел пальцем по книжной полке, демонстрируя уровень скопившейся пыли.