Николас Мейер - Пылай, огонь (Сборник)

Тем не менее судьба сыграла на руку последующим поколениям. Все возражения ныне отпали, и пока мир выслушивает хвалебные речи и мольбы (среди которых нашли себе место и проклятия, и осуждения), пока биографы и исследователи торопливо печатают то немногое из известного им, я — пока еще сохраняется уверенность руки и ясность мышления (а ведь мне уже исполнилось восемьдесят семь лет, и это солидный возраст) — тороплюсь поведать о том, что знаю лишь я один.

Я упоминаю рассказы «Последнее дело Холмса», в котором идет речь о схватке между Холмсом и его смертельным врагом — зловещим профессором Мориарти, и «Приключение в пустом доме», повествующий о драматическом возвращении Холмса и кратких подробностях его трех лет скитаний в Центральной Европе, Африке и Индии, когда он пытался скрыться от преследований своих заклятых врагов. Я перечел эти рассказы и, должен признаться, удивился, насколько мне не хватило тогда тонкости в повествовании. Внимательный читатель не может не обратить внимание на мои подчеркнутые — и голословные — старания убедить его, что все рассказанное «чистая правда». А что сказать о театральной приподнятости прозы, в чем сказываются, скорее, вкусы Холмса, чем мои? (Хотя он подчеркивал свою любовь к холодной логике, в глубине души он испытывал тягу к весьма романтическим и мелодраматичным поворотам сюжета.)

Как Неоднократно подчеркивал Шерлок Холмс, доказательства, которые неопровержимо указывают в одну сторону, могут, стоит лишь чуть изменить угол зрения, получить полностью иное истолкование. Рискну утверждать, что такой же подход характерен и для литературных трудов. Та неподдельная правда, которая заключена в «Последнем деле Холмса», может быть, способна вызвать подозрения моих читателей и насторожить их.

Но все, что тогда осталось скрытым от глаз, теперь без риска можно открыть обществу. Настало время поведать подлинную историю, ибо таковы были условия, давным-давно выдвинутые Холмсом.

В свое время я упоминал, что мне восемьдесят семь лет, и хотя умом я понимаю, что стою на пороге смерти, с эмоциональной точки зрения я чувствую себя молодым человеком двадцати с лишним лет. Тем не менее, если повествование в силу возраста в какой-то мере и лишится некоторых черт присущего мне стиля, я могу лишь просить прощения у читателей, учитывая и тот факт, что давно не брался за перо. Проще говоря, это повествование основано не столько на моих повседневных записях, сколько, главным образом, связано с предыдущими моими работами и воспоминаниями, которые я храню в памяти.

Еще одна причина возможных упреков заключается в том, что из-за артрита я лишен возможности писать собственноручно и вынужден диктовать свои воспоминания обаятельной машинистке (мисс Добсон), которая взялась перепечатать мое изложение нормальным английским языком; во всяком случае, она мне это обещала.

И наконец, мой стиль может претерпеть изменения по сравнению с предыдущими работами и потому, что это приключение Шерлока Холмса решительно отличается от всего, с чем мне приходилось ранее иметь дело и что Осталось в моих записках. Я постараюсь не повторять своих предыдущих ошибок и не буду умерять скептицизм читателей уверениями, что все нижеизложенное — чистая правда.

_Джон X. Батсон, д-р мед.

Ойлесуортский приют

Хэмпшир, 1939 год_

Как я уже упоминал во вступлении к «Последнему делу Холмса», моя женитьба и вслед за тем необходимость заняться частной практикой вызвали небольшие, но тем не менее заметные изменения, касающиеся моей дружбы с Шерлоком Холмсом. На первых порах он регулярно посещал мое новое обиталище, и я столь же часто наносил ему ответные визиты в нашей старой берлоге на Бейкер-стрит, где мы сидели перед камином, покуривая трубки, и я с замиранием сердца слушал рассказы Холмса о его последних расследованиях.

Но вскоре наш установившийся порядок стал претерпевать изменения: визиты Холмса теперь носили случайный, спорадический характер и становились все короче. И по мере того как расширялась моя практика, мне становилось все труднее отвечать на его любезные посещения.

Зимой 90/91 годов я почти не видел его и только из газет узнавал, что он находится во Франции, занимаясь очередным расследованием. Две полученные от него записки — из Нарбонна и Нима соответственно —- содержали только краткую информацию, а их немногословность дала мне понять, что он предельно занят.

Сырая весенняя погода снова вызвала приток больных, и много месяцев, вплоть до апреля, я не получал от Холмса ни слова. Я припоминаю, что было как раз 20 апреля, когда, закончив трудовой день, я вышел из приемной (я был не в состоянии позволить себе роскошь в виде медсестры-регистратора), когда в ней показался мой друг.

Я был удивлен отнюдь не в силу позднего часа, потому что привык к его поздним визитам и исчезновениям. Меня поразили происшедшие в нем изменения. Он был худ и бледен более чем обычно, и я не мог не обратить на это внимание, хотя ему всегда были свойственны худощавость и светлый цвет кожи. Но теперь она имела какой-то нездоровый оттенок, а главное, исчез привычный блеск глаз. Они глубоко запали в глазницах, и взгляд Холмса (как мне показалось) бесцельно блуждал вокруг, ничего не замечая.

— Вы не возражаете, если я закрою ставни? — таковы были его первые слова. И прежде чем я смог ответить, он быстро прошел вдоль стены и резким движением плотно закрыл, надежно заперев на задвижки, все ставни. К счастью, в комнате горела лампа, и в ее свете я увидел струйки пота, стекавшие по щекам Холмса.

— Что случилось? — спросил я.

— Воздушное ружье. — Он вынул сигару, и я увидел, что у него подрагивают руки, когда он полез в карман за спичками. Я никогда прежде не видел его в таком взвинченном состоянии.

— Вот спички. — Я дал ему прикурить. Он с признательностью поглядел на меня из-за колышущегося пламени, вне всякого сомнения заметив мое удивление при виде его поведения.

— Я должен извиниться за столь поздний визит. — Он с наслаждением затянулся и сделал головой короткое быстрое движение, откинув ее. — Миссис Ватсон дома? — продолжал он, прежде чем я успел принять его извинения. Не обращая внимания на мой удивленный взгляд, он стал мерить шагами маленькую комнатку.

— Она в гостях.

— Ах, вот как! То есть вы одни?

— В полном смысле слова.

Он прекратил ходить от стены к стене столь же неожиданно, как и начал, взглянул на меня, и выражение его лица смягчилось.

— Мой дорогой друг, я должен вам кое-что объяснить. Не сомневаюсь, что вы сочтете мои объяснения достаточно странными.