Джерри Остер - Клуб смерти

— На самом деле звонил Чарльз Айвс. Он был в пентхаузе несравненной Фрэнсис Мак-Алистер на Парковой авеню, как обычно пишут мальчики в городских новостях. Мол, не мог бы я немедленно подъехать, ему совершенно необходим мой совет, прямо-таки имеет решающее значение. А я уже сделал колонку на завтра, танцевальная карта на вечер пуста. Конечно, подъеду. Накинул пальто, быстро — в лифт, поймал собачью упряжку. В рекордный срок добрался до Парковой — по такому льду мало кто ездит…

— Де Бри?

— Да, Джейк?

— Не-тре-пись!

— Понятно. Хорошо. Да. Так вот, без трепотни, как мы выражаемся, я — у Мак-Алистер, пожимаем руки, предлагают выпить — отказываюсь. И она сообщает мне то, что вы уже знаете. Интересно, а как вы докопались? Ты же мне не скажешь, а?.. Нет. Хорошо.

— Она мне сама сказала, что у нее проказа.

В это же время Мак-Алистер ждала человека, назначившего ей свидание, и рассматривала снеговика в красных солнцезащитных очках, с пуговицами из бутылочных пробок и подобием короны Статуи Свободы, сделанного из какой-то пены. Снеговик стоял у паромного терминала на Стейтен-Айленд. Фрэнсис Мак-Алистер поправила корону и поудивлялась пуговицам. Сейчас уже мало напитков продается в бутылках, и у всех бутылок крышечки на резьбе.

Она сняла перчатку и прикоснулась к груди снеговика. Пальцы не ощущали холода. Можно в цирке выступать. Например, в тот вечер она подержала руку у самого пламени в камине.

— Я заразилась ею, болезнью Хансена — это более приемлемое название, — во время работы в Корпусе Мира, в Колумбии. Вероятно, пила зараженную воду. Скрытый период тянется годами, очень нескоро я узнала, что заболела.

По иронии судьбы, это произошло во время моего приезда в Нью-Йорк, после похорон. Пошла гулять по Центральному парку. Стоял крепкий январский мороз, было очень холодно, как сейчас. Я принялась лепить снеговика без перчаток. То есть ни у снеговика, ни у меня перчаток не было.

Она грустно улыбнулась, глядя на Де Бри, а Чарльз от улыбки воздержался.

— До этого годами жила в Калифорнии и не имела ни одной пары. В парке незаметно пролетело несколько часов. На следующее утро кончики пальцев страшно почернели, сильное обморожение. Но я ничего, совершенно ничего, не чувствовала.

Тут Чарльз перебил ее и пояснил для Де Бри:

— Болезнь Хансена поражает нервные окончания в конечностях, вызывая потерю чувствительности в кистях рук и стопах. Часто болезнь выявляется вследствие того, что люди не ощущают ожогов и порезов. Знаменитый отец Дэмиен, прокаженный священник на Гавайях, однажды решил попарить ноги в большом горшке и не заметил, что там почти крутой кипяток. Когда он увидел на коже огромные волдыри, то понял, что подцепил болезнь, о жертвах которой поклялся заботиться всю жизнь.

Де Бри не обращал внимания на Чарльза, он обратился к Фрэнсис Мак-Алистер:

— Кто еще знает?

— Моя мама. Мой врач. Пациенты в Карвилле. Все.

— Никто из твоих старых приятелей по Корпусу Мира?

Она не совсем солгала, а просто отрицательно покачала головой. В любом случае, Майкл Корри не был ее приятелем.

— Нет? Хорошо. Из-за инкубационного периода, о котором ты говорила, я полагаю. Есть риск огласки со стороны пациентов лечебницы в Карвилле. Мама — это мама, конечно. И доктора тоже, но пациенты…

— Прокаженные — единое братство, — заверила она, — на всю жизнь.

— А, ладно. В каждом клубе найдутся отступники и отщепенцы, паршивые овцы, настолько презирающие себя, что им ничего не стоит показать пальцем на собрата и сказать: «Он — прокаженный ». Простите, советник, но вы употребили слово на букву «п», и я тоже осмелился. Кто такой Хансен?

— Норвежский ученый, который…

— Извините. Одну секундочку, Де Бри, — вклинился в разговор Чарльз. — Боюсь, вы неправильно поняли. Не было утечки информации. Мы не просим помощи, нет необходимости удерживать котел в закрытом состоянии. Наоборот, мы с Фрэнсис не хотим больше держать ее состояние в секрете. Она хочет придать его огласке.

Де Бри откинулся назад, сцепив пальцы на животе, почти как Будда. Но больше был похож на Сиднея Гринстрина.

— Публично?

— Да.

— И вы надеялись, что я помогу справиться с атакой средств массовой информации, которая последует за ее, так сказать, выходом из шкафа?

— Да.

— Почему? Но почему я должен помогать? Есть ли необходимость раскрываться?

— Другим от этого будет польза, — сказал Чарльз. — Еще не так давно законы запрещали прокаженным голосовать и создавать семью. Ситуация изменилась, но большинство людей, страдающих болезнью Хансена, продолжают держать этот факт в секрете, иначе рискуют потерять работу и подвергнуться остракизму со стороны сообщества.

— О каком количестве людей идет речь?

— Пять тысяч, — быстро ответила она. И, чтобы заполнить паузу, добавила: — В нашей стране.

— Капля в море избирателей, — прикинул Де Бри.

— Я не собираюсь и не собиралась когда-нибудь рассчитывать на их голоса, — оскорбилась она. — Им нужен лидер, достаточно крутой политически, чтобы развеять мифы.

— Мифы так просто не сдаются, — заметил Де Бри. — Какой лидер? Добиться для них права сидеть на передних местах в автобусах?

Она проигнорировала столь жестокий сарказм.

— Есть проблема, которая требует безотлагательного решения. Болезнь Хансена неизлечима, но с ней можно жить. Понимаете разницу? Обычное сдерживающее лекарство — дапсон — в пугающем количестве случаев стало малоэффективным. Есть другие лекарства, но очень дорогие и дают неприятные побочные осложнения. Одно из них — тиладомид. Очевидно, его нельзя принимать молодым людям, которые еще хотели бы иметь детей. Проказа не передается новорожденному от матери.

Снова вступил в разговор Чарльз:

— По всему миру — двадцать миллионов больных, это не капля в море. Восемьдесят процентов не получают совершенно никакого лечения. Если дапсон потеряет эффективность, то и все девяносто процентов больных останутся без лечения. При теперешней ситуации с иммиграцией у нас здесь все больше случаев заболеваний — только в Нью-Йорке один-два в неделю. В действительности возможно, что вдвое больше: мало кто из врачей видел проказу, и нередки ошибочные диагнозы. Мы говорим о большой медицинской и социальной проблеме. Фрэнсис могла бы кое-что сделать.

— Я ее просто вижу, отчетливо вижу, — задумчиво произнес Де Бри, — в занюханном офисе, вдали от Юнион Сквер, председателем Национального комитета по болезни Хансена. Скобки открываются. Пожалуйста, не называйте ее проказой, скобки закрываются. Полупустая комната, колченогий стул, один древний телефонный аппарат с вращающимся диском, папки в обувных коробках, на стене прошлогодний календарь. Вот результат рассекречивания, которое вы предлагаете.