Юрий Козлов - Кайнокъ

— Так точно, — подтвердил красноармеец.

— Он правда ранен, — торопливо помогла Варвара. — Я видела его документы. И рану…

И то, как держался боец, и то, как горячо вступилась за него дежурная, было естественно и понятно. Корней Павлович кивнул, уступая им, прошел до кабинета, вставил ключ в скважину.

— А этого куда дели? — показал подбородком в сторону «кельи». Варвара беззвучно фыркнула, выразительно посмотрела на дверь камеры, зашептала, поднеся палец к губам:

— Пишет, товарищ лейтенант. С самого обеда заперся и строчит частушки про Гитлера. Два раза выходил, читал нам. Смешны-ые. Сейчас. Вот:

— Гм, — Пирогов пожал плечами. — Складно получается. Талант! А мы его в кутузке держим.

— Талант, — шепотом согласилась Варвара. — Еще какой талант! Сегодня к нему целая самодеятельность приходила из клуба. Звали руководить.

— Это ленинградки делают ему вывеску.

— И пусть, товарищ лейтенант. Он же в Харькове начальником во Дворце культуры был.

— Он был режиссером, — профессионально уточнил Пирогов.

— Тем лучше. Они тут на ходу придумали «Теремок» разыгрывать. Ой, как интересно!

— Сказку, что ли?

— Сказку. Только на новый лад. Счас! — Варвара приопустила веки, припоминая содержание или собираясь с мыслями. — Стоит в поле красивый дворец. А вокруг него сад-огород. В том саду-огороде и картошка, и морковка, и свекла, и хлеб растет. Видимо-невидимо! А еще яблоки и всякие сладкие ягоды: смородина там, крыжовник. Клубника!

«У голодной кумы просо на уме», — подумал Пирогов, терпеливо выслушивая названия всяких вкусностей.

— И живет в том дворце хороший работящий человек, — продолжала Пестова. — Однажды приходит к нему путник: здоровеньки булы, пусти до хаты. Так и сказал. Украинец, значит. И добрый хозяин ведет его в дом. Потом приходит белорус. Потом — грузин. И так все пятнадцать. Вроде как эссэсээр получился. Живут они радостно, песни поют. А тут — Гитлер. Они его приглашают за стол, а он кусается, кулаками машет, грозит, всех изжить. Ну, и осерчали наши друзья. Честное слово, товарищ лейтенант, Брюсов один изобразил и хозяев, и фашистов. Страшно интересно.

— Талант, — заключил Корней Павлович и, кивнув, продолжайте мол, гостюйтесь, распахнул кабинетную дверь. — Я тут немного позанимаюсь.

Полумрак вечера заполнил кабинет неподвижными бесформенными тенями. Они скопились в углах, за шкафом, за ящиком-сейфом, столом, смыкались в центре, и, казалось, были недружелюбно холодны, безразлично немы; они источали букет нежилых запахов от застаревшей пыли и бумаг до гуталина и махры, которую оставляли после себя посетители.

Жиденький полусвет лампочки-сороковки тени разъединил, придал каждой свою форму, раскидал по стенам. Но ощущение одиночества не снял, а даже осветил его, прибавил неловкости.

Пирогов полистал газеты, оставленные Ириной Петровной. Они были осторожны. В них описывались стычки с фашистами, но были те заметки пустяшные, как из хроники уличных происшествий: бойцы подразделения, которыми командует капитан Н… группа разведчиков во главе с лейтенантом… зенитчики старшего лейтенанта П… А где же генералы? Где фронты, армии? Где генштаб с его генералнтетом? Где мысль? И масштаб сражения?

Пирогов отложил газеты, принялся за свежую почту. Она оказалась не интересной: соседские скандалы. Одно, между прочим, было от «жителя села». На этот раз он не о Лизке писал, а о соседке по другую руку, что живет-де не по средствам, а недавно принесла новые валенки. Где взяла, спрашивал он у Пирогова. «А ты, дорогой „житель“ похоже, того, — подумал Корней Павлович. — Тебе хоть налево, хоть направо слюной брызгать».

Припомнил Ерохину, белую, гладкую, домашнюю. И уже не испытал прежней настороженности, официального негодования. Гетера! Ге-те-ра!

А у дежурной было весело. Там что-то обсуждали вполголоса, прыскали со смеху. Там не было многозначительного надувательства, как в газетах, мелкого эгоизма, обгаживания, как в почте деревенских доброжелателей.

Вдруг потянуло туда, в компанию сверстников, вдруг захотелось стряхнуть с себя начальничьи перья и сделаться обыкновенным парнем, даже немножко трепачом и зубоскалом, каким был до армии. О время, о заботы!

Махнув рукой на дела, Пирогов вышел в общую комнату. Варвара сразу замолчала, посерьезнела, поднялась за барьером.

— Где все наши? — спросил Корней Павлович, несмело и неловко маскируя причину своего быстрого возвращения. Если бы Пестова сказала ему: не темни, начальник, он покраснел бы и спрятался в кабинете, не дожидаясь ответа на свой вопрос. Но Пестова сначала пожала плечами, потом посмотрела на ходики и ответила:

— Так ведь время, товарищ лейтенант.

Часы показывали половину десятого. Двадцать один тридцать.

— Действительно, — Пирогов улыбнулся виновато и конфузливо: дальше-то что? Вся и хитрость твоя, как столбик из песка, как дом из предутреннего тумана. Нет у тебя, Корней, брюсовского таланта. Не режиссер ты и не актер даже. Статист! Так, кажется, называют людей, исполняющих второстепенные роли. И в театре, и в жизни реальной.

А лицо Варвары пунцовело и лучилось здоровым смущением от нечаянного везения — встречи с любезным сердцу парнем, и вдруг понял Пирогов, что его неодолимо манит погреться у чужого счастья.

Он даже испугался немного: надо ж такому приключиться! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. У бойца, поди, отпуск по минутам расписан, минутки тс, как четки, одна к одной плотно прилегают, и нет завалящейся среди них ему, Пирогову, назначенной. Но не хотелось идти домой. Последнее время он извелся вечерами в пустых четырех стенах. Они нагоняли на него почти суеверный ужас… Ударцев, Якитов, Пустовойтов… Кражи, кражи, кражи… В старом неподъемном купеческом сейфе, который был непременной принадлежностью хоромины, становилось тесно от папок с нераскрытыми делами. Такая статистика кого угодно вывела бы из равновесия.

Он потоптался на месте и хотел уже заглянуть к Брюсову, как вдруг Варвара, спохватившись, протянула матерчатый мешочек.

— Угощайтесь, товарищ лейтенант.

Пирогов заглянул в мешочек, двумя пальцами вынул серо-коричневый кусочек сухого фрукта или овоща. Понюхал. Лицо его отразило недоумение и сразу за ним — радость узнавания.

— Сахарная свекла? Откуда?

Он знал свеклу с детства, с отцовского дома, когда жил в лесостепном районе. А в горах свекла, да еще в таком виде, была привозной редкостью.

Поблагодарив, Корней Павлович отправил кусочек в рот, стиснул зубами, осторожно принялся высасывать сладкий сок. Как в детстве, когда сам нарезал ломтики, закладывал в протопленную русскую печь. Давно ли было? А вот ведь забывать стал.