Михаил Черненок - При загадочных обстоятельствах

— Так какие же у тебя факты, Сергей Павлович, по убийству Репьева? — спросил Антон, когда самосвал угрожающе зарычал и, разгоняясь, рванулся в гору.

— А на основе фактов, товарищ капитан, такое кино получается, — продолжил прерванный разговор Тропынин. — Левка-гитарист без ума любит Розку, но по каким-то цыганским обычаям ему жениться на ней нельзя. Обычай — обычаем, а цыганская кровь кипит… Гриня Репьев, конечно, от скуки за цыганочкой ухаживал, но Левка всерьез это принял. Как-то говорит мне: «Зарежу собаку-пасечника, если к Розке приставать не перестанет». Я, конечно, Гриню предупредил, но Гриня ж — баламут. Зальет глаза водкой и — все ему до фонаря. Вот доигрался…

— Когда убили пасечника, Левка с другими цыганами в мастерской находился, — сказал Антон.

— Не было его там.

— Кузнец говорит, что утром все цыгане вышли на работу.

— Может быть, в восемь утра и все, но полчаса девятого Левки а мастерской не было. В это время я туда подъехал фару подремонтировать. Козаченко за час ее залатал, и мы укатили с Андрюхой Барабановым. Левки все еще там не было.

— По пути нигде его не видел?

— Нет. Я сразу рванул к комбайнам на Поповщину. Так по старинке у нас пшеничное поле зовется, которое правее пасеки.

— Знаю это поле.

— Ну, значит, загрузился я и по старому тракту газанул к шоссейке. Поравнялся с пасекой — сигналю… — Тропынин осекся. — Стоп… Пропустил один факт. Когда ехал к комбайнам, у пасеки высадил Андрюху Барабанова. Меду тот хотел прихватить для родственников — в райцентре живут. Договорились, что Андрюха будет ждать меня против пасеки на старом тракте. Подъезжаю — нет его. Посигналил — глухо. Тормознул, еще посигналил — в ответ ни звука. Значит, думаю, махнул Андрей на шоссейку пешим порядком и на другой попутке укатил…

— В какое время ты сигналил у пасеки? — спросил Антон.

— Ровно в одиннадцать, — посмотрев на часы, ответил Тропынин. — Андрей вот-вот прикатит на «Ладе» из Новосибирска. Вы его поспрошайте толком. Может, он потому и не дождался меня, что на пасеке ЧП случилось.

— Барабанов в Новосибирск за машиной уехал?

— Ну! Машины-то оформляют на оптовой базе облпотребсоюза, которая в Клещихе находится.

— Проще было сесть на электричку в Таежном.

— Пятьсот рублей у Андрея не хватило на «Ладу», и он хотел в райцентре в долг прихватить у родственников.

Бирюков вспомнил, как Слава Голубев рассказывал об автомобильном следе, пригладившим след телеги.

— Цыганскую подводу, Сергей Павлович, не видел, когда ехал по старому тракту?

— Подводу — нет, а самих цыган видел, когда порожняком возвращался с элеватора. На шоссейке они «голосовали». Это уже в половине первого было.

— Левка и Роза были среди цыган?

— Не разглядел.

Неожиданно вспомнилась фотография завязанной в хозяйственную сетку банки с медом на цыганской телеге, и Антон спросил:

— Сергей Павлович, в какую посуду Барабанов хотел меду взять?

— Стеклянную трехлитровую банку в сетке он с собою из Серебровки вез, — ответил Тропынин. — А чо такое?..

— Да так, ничего, — сказал Бирюков.

Среди поредевших березок показались шиферные крыши серебровских домов. Тропынин быстро спросил:

— Вас к бригадной конторе подвезти?

— К участковому, — ответил Антон.

Кротову о Бирюкове сообщил по телефону подполковник Гладышев. Участковый инспектор пригласил радушно Антона к столу, угостил арбузом. Вчера завезли арбузы в магазин, и вся деревня их покупала.

Наконец, заговорили о деле.

— Есть новости? — спросил Бирюков.

— Относительные.

Кротов, выдержав паузу, в свойственном ему канцелярском стиле стал рассказывать, как неделю назад жена бригадира Гвоздарева, разнося по деревне свежую почту, слышала в середине дня негромкий выстрел. Предполагает, что он раздался или во дворе Степана Екашева, или в соседней от него усадьбе деда Лукьяна Хлудневского. Кротов попытался осторожно выяснить этот вопрос, но Хлудневский со своей старухой уверяют, будто стреляли у Екашева, а Степан Екашев говорит, что слышал выстрел у Хлудневских.

Смакуя тающую во рту сладкую арбузную мякоть, Бирюков спросил:

— У кого из них ружья?

— У Лукьяна Хлудневского одноствольная ижевка двадцать четвертого калибра. Ружье смазано. Признаков недавнего употребления не обнаружено. Степан Екашев никогда огнестрельного оружия не держал. Но иногда к нему наезжает из райцентра сын Иван, заядлый охотник.

Бирюков, вспоминая, задумался:

— Иван, кажется, самый старший из сыновей Екашева?

— Так точно. На кирпичном заводе работает. Передовик труда.

— Когда последний раз он в Серебровке был?

— На прошлой неделе. Помогал Степану сдавать соленые грузди сельповскому заготовителю… Еще, товарищ Бирюков, одна загадка. Хлудневский заявляет, будто со дня выстрела у него пропал кобелек. Букетом звали. Больше пяти лет жил, а тут пропал.

Антон положил на стол арбузную корку. Достал носовой платок, чтобы вытереть руки, но Кротов подал полотенце.

— Есть предположение, — сказал Бирюков, — что цыгане крепко поссорились с Репьевым. Попытаться бы отыскать корни этой ссоры. И с выстрелом надо разобраться. Хлудневский дома?

— Вероятно. Вас проводить?

— Если не затруднит…

Небольшой светлый домик деда Лукьяна Хлудневского весело голубел простенькими наличниками через три усадьбы от дома Кротова. Следом — подернутая зеленоватым мхом, с прогнившими черными тесинами крыша когда-то добротного крестовика. Большую часть его окон прикрывали перекошенные старые ставни, а сам дом от времени будто осел и съежился. Показав на него, участковый усмехнулся:

— Хоромы Степана Екашева. Надорвался мужик непосильной работой, совсем запустил усадьбу. Всего второй год, как ушел на пенсию, а высох, что тебе щепка.

— Болеет?

— Трудно сказать… Ни сам Екашев, ни его старуха «и разу в больнице не были, хотя на болезни жалуются постоянно. Полагаю, от усталости у них это. Представьте себе, товарищ Бирюков, по четыре головы крупного рогатого скота держат. По сорок-пятьдесят центнеров ежегодно вдвоем сена накашивают. В три часа ночи уходят на покос и возвращаются в одиннадцать вечера. Старуха прибежит, управится со скотиной и опять — на помощь Степану.

— Помнится, раньше Екашев сапожным ремеслом подрабатывал, — сказал Антон.

— Сапожник и пимокат он отменный. В послевоенные годы, можно сказать, всю Серебровку и Березовку обувал. Теперь народ привык к фабричной обуви, однако Степан своего ремесла не бросает — идут некоторые к нему с заказами.

— Что ж он дом не починит? Неужели денег нет?

— Каждый год по весне умирать собирается, не хочет связываться с ремонтом. А что касается денег, говорит, сыновьям отдает. У него, кроме Ивана, еще четверо. Трое из них в Новосибирске определились, семьи завели. А последний — не удался. Был судим за воровство и где теперь находится, не известно.