Николай Оганесов - Мальчик на качелях

Я дал «добро» и внес соответствующие коррективы в составленный утром план работы.

Первым пунктом в нем значилось: «Определить круг знакомых отца и сына Вышемирских, для чего побывать в институте и на художественном комбинате». Среди других, состоящих в основном из одного слова пунктов (например, «Черпаков?», «Часы?», «Маркин?»), попадались и более пространные. Пятый, например: «В срок до пятницы провести предварительный осмотр и оценку специалистами коллекции картин». Или шестой: «С двадцать пятого сентября организовать скрытый пост у дома Вышемирских ».

– Муха не пролетит, – пообещал мне Логвинов, которому было поручено выполнение шестого пункта.

Объективности ради приходилось признать, что в графе для отметок об исполнении галочек пока было мало, а конкретно две: против фамилии Корякина и слова «корреспонденция». У нас в милиции, как и везде, планы составляются для того, чтобы их выполнять. Напомнив об этом своим помощникам, я закрыл совещание и направился в редакцию журнала.

В погоне за следующей галочкой я хотел проверить показания Черпакова о том, что рассказы, которые писал Юрий Вышемирский, собирались публиковать в журнале.

В редакции Юрия Вышемирского еще помнили («Такой милый, вежливый молодой человек») и сказали, что шесть лет назад им занимался литсотрудник, а ныне заместитель редактора Васильев.

Прежде чем встретиться с ним, я на свой страх и риск (с любезного разрешения секретарши, конечно) проник в архив и с полчаса копался в забитых до отказа шкафах с рукописями. Я слабо разбираюсь в литературе, ничего не смыслю в редакторском деле, поэтому вопрос о том, есть ли в шкафах гениальные сочинения или нет, меня не волновал. Я искал нечто другое и, представьте, нашел: на одной из полок, как мне показалось, самой тесной и пыльной, под тяжелой стопой бумаги я нашел тонкую папку, на обложке которой под стандартной надписью «Дело №» стояла знакомая фамилия.

Первой в папке лежала заколотая скрепкой рукопись рассказа под названием «Март». Тут же, не выходя из архива, я прочел первые строчки. Начинался он так:

«Я возвращаюсь домой с урока музыки. В футляре скрипка. Которую я ненавижу. Иду к матери. Которую люблю. Я еще не знаю, что она умерла».

Перечитав эти строки дважды, я опустился на стул. Написанное слово в слово совпадало с фактами из биографии автора! Для меня это было полной неожиданностью. Мать Юрия умерла в марте (рассказ назывался «Март»), сам он занимался в музыкальной школе и именно по классу скрипки. Я перелистал рукопись, все еще боясь верить в удачу. Это было все равно, что найти подробный дневник человека, о котором знаешь мало, а хочешь знать все.

Всего в папке оказалось четыре рассказа. Чтение заняло меньше часа, и я направился в кабинет заместителя редактора, почти уверенный в том, что не узнаю от него больше, чем только что узнал о Юрии из его же рассказов.

Но вторник оказался днем больших сюрпризов.

Во-первых, заместитель редактора Васильев Андрей Иванович оказался тем самым Андрюшкой Васильевым, с которым мы много лет назад учились в университете: я на юридическом, а он на истфаке. А помнил я его по комсомольской работе: оба мы принимали в ней наиактивнейшее участие.

Когда навстречу мне поднялся невысокий, лет тридцати пяти мужчина, я еще сомневался, но, увидев на его загорелом лице светло-голубые глаза, смотревшие, как и прежде, внимательно и улыбчиво, сомневаться перестал.

И он и я были рады встрече, и ему и мне было что вспомнить. Лишь после того, как плечи начали побаливать от дружеских похлопываний, а среди общих знакомых не осталось ни одного, кого бы мы не вспомнили, Андрюшка, он же Андрей Иванович, поинтересовался целью моего визита.

И тут меня ждал второй сюрприз: Васильев прекрасно помнил Юрия Вышемирского, и, что еще важнее, ему было что о нем рассказать.

– Ты что, помнишь каждого автора? – задал я естественный в такой ситуации вопрос. – С тех пор прошло, по моим подсчетам, лет пять-шесть, не меньше.

– Не всех, конечно, – улыбнулся Васильев. – С Юрием особая статья. И потом я давно на редакционной работе, хочешь не хочешь появляется мыслишка: сегодня мальчишка, которого, забывшись, еще можно назвать по имени, а завтра большой писатель. Вот и присматриваешься повнимательней, чтобы было о чем в мемуарах писать.

– И как выглядела бы глава о Вышемирском?

Веселый блеск в глазах у Андрея чуточку потускнел.

– В несколько строк, – сказал он. – Удачно начал. Талантлив. Знал цену слову. Складывался свой стиль письма. Надо было работать и работать. Вместо этого пониженная требовательность к себе, лень, эпигонство. Творческая смерть. Такая вот глава, Володя.

– Больше похоже на эпитафию, – заметил я.

– Печально, – согласился Андрей. – Но для нас автор перестает быть интересным, если бросает работать над собой и над своими произведениями! Ты читал его рассказы? – Он кивнул на папку.

– Нет, – схитрил я.

– Тогда послушай. Он пришел к нам совсем еще молодым парнем. Нескладным, взъерошенным и полным надежд. Почти каждый, кто переступает порог редакции, верит в собственную гениальность, но гением является далеко не каждый. Юрий не был исключением. В его возрасте пишут многие, почти все, половина из них приходит в редакции, а издаются единицы. Юрий принес два рассказа и был уверен, что их сразу пустят в набор...

– Разве так не бывает? – перебил я.

– Большим терпением ты и в университете не отличался, – поддел Васильев. – Мы должны знать автора, знать его возможности.

– Понятно, – буркнул я.

– В первом рассказе, как мне помнится, речь шла о мальчике лет двенадцати. В школе во время перемены он съел конфеты своей соседки по парте. Девочка обнаружила пропажу и пожаловалась учительнице. Та, не долго думая, подняла ребят и весь урок продержала на ногах, требуя, чтобы виновник признался. Мальчика мучают угрызения совести, но он боится сказать, что сделал это он. Возвращаясь из школы, он решает рассказать все матери и поступить так, как посоветует она. Но дома его ждет ужасное известие: мать умерла. Всю ночь он бродит по городу, плачет, вспоминая маму, а под утро, вернувшись домой, идет в сад и там с ожесточением разбивает о ствол дерева скрипку, которую подарила ему мать. Приблизительно так.

Андрей выждал некоторое время и продолжил:

– Вот тебе сюжет второго рассказа: молодой человек в минуту глубокого душевного кризиса пишет письмо, содержание которого аналогично знаменитому монологу Гамлета. Помнишь? «Достойно ли терпеть удары и щелчки обидчицы-судьбы? Иль лучше с оружьем встретить море бед и положить конец волненьям?!» Герой рассказа адресует письмо самому себе, предполагая вскрыть его через месяц и, если ничего не изменится в его жизни за это время, привести в исполнение свое решение: бросить дом, отца, друзей и уехать из города, чтобы начать новую жизнь. Проходит год. Молодой человек так и не вспомнил о письме. Однажды в его доме собирается компания. Он берет с полки какую-то книгу, чтобы показать ее гостям. Оттуда выпадает запечатанный конверт с надписью «Вскрыть через месяц». Кто-то поднимает конверт, вскрывает его и начинает читать письмо. Молодой человек хочет вырвать листок, но гости передают его из рук в руки и вслух дочитывают до конца, потом начинают читать заново. Заканчивается повествование тем, что герой мечется по дому, тщетно стараясь вырвать из чужих рук свое письмо... Зная твою дотошность, скажу сразу: содержания письма автор не приводил.