Николай Оганесов - Мальчик на качелях

– Пойдемте, у меня здесь машина. – Логвинов поднял чемодан.

– Не понимаю, – пробормотала Клейменова, но послушно пошла за ним к выходу. Так же послушно, не задавая вопросов, дождалась, пока он откроет заднюю дверцу машины, и лишь перед тем, как опуститься на сиденье, попросила: – Подождите минутку.

Посмотрела в сторону троллейбусной остановки, потом в сторону стоянки такси, надеясь в последний момент разглядеть в сутолоке знакомую фигуру.

Сотниченко сел за руль, подождал, пока Клавдия Степановна захлопнет за собой дверцу, и включил зажигание. В зеркальце прямо перед собой он увидел повернутое в профиль женское лицо. «Удобная позиция», – мельком отметил он.

Машина развернулась на привокзальной площади, нырнула в проезд под железнодорожной веткой и выехала к развилке. Логвинов еще раз взглянул в зеркальце. Он решил ехать в объезд и свернул направо. Улица шла параллельно оживленной транспортной магистрали, и встречные машины попадались сравнительно редко.

– Я слушаю вас, – напомнила о себе Клейменова.

– Клавдия Степановна, два дня назад скончался Иван Матвеевич Вышемирский...

Сзади не раздалось ни звука, но посмотреть в зеркало Логвинов не решился. «Вот тебе и позиция!» Он прислушался к глухому урчанию двигателя.

Пауза длилась бесконечно долго. Их с грохотом обогнал огромный грузовик. Из выхлопной трубы вырывались сгустки черного дыма, над правым колесом тревожно мигал малиновый фонарик.

– Он не успел получить вашей телеграммы. – Слова повисли в воздухе. – Она пришла на главпочтамт, когда профессора уже не было в живых. Сегодня его похоронили...

Снова молчание. Логвинов, словно делая что-то запретное, скосил глаза на прямоугольник зеркала. В темноте смутно белели пальцы, закрывающие верхнюю часть лица.

– Как это случилось? – раздался хрипловатый голос.

– Сердце. Через несколько дней после вашего отъезда ему стало плохо. – Логвинов переключил скорость. – Есть подозрение, что после его смерти в доме совершена кража. Существует много неясных моментов, которые мы сейчас выясняем.

– А его сын?

– Он исчез, уехал куда-то.

Логвинов ждал реакции Клейменовой. Она молчала.

В зеркальце вспыхнул огонек сигареты, на мгновение осветив красноватым светом мокрое от слез лицо.

– Мы ждали вашего приезда. – Он притормозил на желтый свет.

Светофор успел перейти на красный, затем на желтый и зеленый, когда раздался неровный голос Клейменовой:

– Это он! Его вина! Его вина! Он всю жизнь приносил отцу одни неприятности!

Она замолчала.

– Понимаю, вам нелегко, Клавдия Степановна, – мягко сказал инспектор. – И наши вопросы не принесут облегчения. Но поговорить нам необходимо. – Он уже принял решение: в таком состоянии нельзя везти ее в милицию. – Я задам вам несколько самых необходимых вопросов, хорошо?

Следующая вспышка на кончике сигареты была ему ответом.

– Когда вы последний раз виделись с Иваном Матвеевичем?

– Перед отъездом, – донеслось сзади.

– В день отъезда? – переспросил он и, скорее догадавшись, чем услышав ответ, уточнил: – Значит, двадцать второго августа. Он вас провожал?

– Да, на вокзал.

– Вы не получали от него писем?

– Нет.

– А сами писали ему из Пятигорска?

– Нет, только дала телеграмму.

– «Если сможете, встречайте», – это из вашей телеграммы, Клавдия Степановна. «Если сможете». – Он подчеркнул эти два слова. – Вы сомневались, что Вышемирский вас встретит?

Огонек в зеркале переместился куда-то вниз.

– Это важно?

В колеблющемся свете Логвинов заметил две глубокие складки, перечеркнувшие ее лоб. «А черт его знает, что тут важно, а что нет», – подумал он.

Они проезжали мимо ярко освещенной витрины продуктового магазина, и Логвинов отчетливо увидел сморщившееся, как от боли, лицо Клейменовой.

– Остановите машину, – попросила она.

Он резко вывернул руль вправо и остановился.

– Вы расскажете нам только то, что сами сочтете нужным... – начал он, но в это время с заднего сиденья послышались приглушенные рыдания.

До него доносились лишь отдельные слова, обрывки фраз.

– Я любила его, – всхлипывая, говорила Клейменова. – Это был красивый, сильный человек. Лучший из всех, кого я знала... Я была счастлива, когда находилась рядом с ним... Господи, ну почему я не настояла на своем! Пусть бы он был недоволен первое время, зато потом... Ему казалось... Я уверена, что он внушил себе, будто до сих пор любит свою покойную жену. Он был в плену привычки. Фантазер... Нет, она, наверное, была неплохой женщиной, была достойна любви. Но ведь все это в прошлом...

Логвинов вспомнил фотографию, висевшую над письменным столом, вспомнил женщину, снятую рядом с сыном. «Интересно, видела она этот снимок? – подумал он. – Скорее всего нет».

– Наши отношения оставались неопределенными долго, – продолжала Клейменова уже более связно. – Слишком долго. Два года я любила его, а он два года знал это и боялся. Боялся чувствовать ко мне что-то большее, чем симпатию. Мы встречались тайком, как первокурсники, да и те по нынешним временам не злоупотребляют конспирацией. А мы, как дети, делали вид, что встречаемся случайно... Я знала, что его тянет ко мне... Я поджидала его на улице после занятий, а он придумывал себе дела на кафедре, если мои часы заканчивались позже обычного. Я любила его, хотела быть с ним. В счастье, в горе, везде и всегда. Хотела быть его женой, создать семью и ждала, ждала... Он боялся разницы в возрасте, боялся, что нам помешает сын, – чего он только не боялся... Господи, на что уходили дни, месяцы, годы! – Она закрыла лицо рукой. Зажатая между пальцами сигарета заметно дрожала. – В день отъезда я сказала ему все – не могла больше играть роль влюбленной девочки в свои тридцать семь... А он... В тот вечер он был легкомыслен, как ребенок. Шутил, смеялся, принес в купе бутерброды, минеральную... – Клейменова прислонилась головой к боковому стеклу, а Логвинов смотрел через зеркало, как догорает в ее пальцах сигарета. – У меня не было никакого желания ехать в санаторий, хотела остаться, но он сказал, чтобы я дала ему время подумать, разобраться в себе... Мы договорились, что он встретит меня и все к тому сроку решится. Я не могла настоять на своем...

– И чтобы не оказывать на него давления, вы составили такой текст телеграммы?

Клейменова кивнула.

– Если бы я осталась, он был бы жив. Мы бы еще могли быть счастливы...

– Вы хорошо знали его сына?

– Нет.

– Почему же вы считаете, что в смерти отца виноват он?

– Он постоянно огорчал его. – Клавдия Степановна подалась вперед. – По существу, они были чужими друг другу. С самого детства Юрий отбился от рук, никогда не считался с мнением отца. Учился музыке – бросил. Начал писать рассказы, и ни слова не сказал отцу, а ведь Иван Матвеевич мог ему помочь. Разве не обидно? Из института его выгнали. У отца инфаркт, а ему хоть бы что. Устроился на какой-то завод или на комбинат, где занимался неизвестно чем...