Николай Псурцев - Без злого умысла

…Санина сделала еще одну отчаянную попытку выйти, но Мохов снова удержал ее.

— Пустите меня! — скривившись, воскликнула женщина.

— Сейчас, вы только успокойтесь, — он говорил теперь мягко, дружелюбно. Он не хотел причинять ей зла. Она все потом поймет, все! — Я прошу извинения за резкость. Но вы сами вынудили меня. До свидания.

— Мне противны ваши извинения, прощайте! — Санина бежала от него как от чумного, с гримасой отвращения на лице, с затаенным испугом в глазах.

Мохов невесело улыбался, глядя ей вслед. Но теперь он, во всяком случае, уже не казался себе негодяем, как полчаса назад.

Тронулся с места плавно, будто и не выжимал акселератор, а только снял ручной тормоз, и машина покатилась сама по себе. Через несколько минут он уже подъезжал к центру, совсем теперь пустынному, тихому, с облегчением остывающему в вечерней прохладе от изнуряющего зноя долгого летнего дня. И Мохов понял, что он тоже поостыл, избавился от горячки, сумасшедшей сегодняшней гонки, понял, потому что поймал себя на том, что не спешит никуда, не высчитывает лихорадочно, за сколько он доберется до такого-то места, сколько времени продлится там разговор, не прикидывает, кому еще надо позвонить, с кем встретиться. И еще потому понял, что ощутил расслабленность, свободу движений, ощутил радость управления автомобилем; уловил, что не кряхтит теперь «газик» страдальчески, не ворчит угрюмо, а вроде бы даже радостно напевает, мурлычет довольно и бежит мягко, легко. И мысли Мохова текут также легко, свободно, словно не его это мысли, а кого-то постороннего, сидевшего рядом, а Павел, обретя на некоторое время чудесный дар, лишь без труда прочитывает их. Вел он себя сегодня в общем-то верно, держался достойно, говорил правильно. Может, за исключением только не совсем удачной беседы с Саниной, да и то сумел поправиться в нужный момент. Незачем, конечно, пока никому знать о его догадках и домыслах, не пришло еще время. А что касается Юркова, то Павел, конечно же, найдет его, перевернет вверх дном весь город, но найдет, он же работник милиции, профессионал. И только подумал об этом, как невольно надавил с силой на тормоз, навалился от резкого толчка грудью на руль и остался так сидеть, крепко обхватив баранку руками. Запульсировала кровь в висках, толчками, толчками, точно в такт тарахтящему мотору, налились тяжестью веки, и Мохов прикрыл глаза. Слишком неожиданной, недоброй была мысль, вдруг пришедшая в голову. Опять он находился в том противном состоянии, что и на обыске у Росницкой, когда нашел эту треклятую записку. Никак не думал, что вновь так отчетливо и красочно представится ему его дальнейшая жизнь, жизнь без дома, без жены. Никак не думал, что так чрезвычайно важна для него эта сторона его существования. За последние Дни он старательно вмял эти мысли далеко-далеко, в самую глубь сознания, и верил, что никогда они уже не выплывут, а если и выплывут, то не с такой остротой и болью. Зачем он встречался с Григоренко? Зачем ищет Юркова? А затем, чтобы изобличить дядю Леню, Судова. И таким образом, значит, собственными руками искалечить свою жизнь. Ведь без Лены ему будет худо, очень худо. Он знает об этом, уже был опыт, промаялся как-то без нее четыре месяца — поругались они в пух и прах однажды. Как тяжко, как сумрачно было у него тогда на душе! Надеялся — время пройдет, забудется все, затянутся раны, останутся воспоминания одни. Ан нет, не тут-то было. Мрачной, страшной, не оставляющей надежд на будущее тюрьмой казался ему белый свет… И сейчас может повториться такое, только теперь уже навсегда, и навсегда он уже двух людей потеряет, жену и ребенка своего — ведь Лена не сможет с ним жить так, как жила раньше, — она будет считать его палачом самого близкого своего человека. Может, наплевать на все? Игра стоит свеч, им еще жить да жить. А преступление дяди Лени, если он действительно преступник, не так уж и велико. Подумаешь, несколько десятков шкурок продал, некоторые по своей халатности порой больше вреда государству наносят. Мохов крепко сжал руками голову, откинулся на спинку сиденья. Он с ума сошел! О чем он думает? Да ведь они сами, мысли такие, уже преступны, а для него, работника милиции, преступны вдвойне. Истерик! Девица!

Мохов почувствовал, как кто-то коснулся его плеча. Он насторожился, но глаз не открыл. Теперь толкнули сильнее, требовательнее. Он подался чуть вправо и резко обернулся к открытому окну, различил в темноте лоснящееся лицо. Запах бензина в кабине вытеснил горьковатый перегар.

— Заснул, что ли, шеф? — слишком медленно и четко для трезвого выговорил непрошеный гость.

— Да нет, — поморщившись, машинально ответил Мохов.

— А чего тачку посреди дороги поставил? — недоуменно продолжал круглолицый.

Растерянность быстро прошла. Мохов освоился, пригляделся внимательней. В окне маячил молодой, лет тридцати парень с нагловатыми узкими глазками и нехорошей кривоватой улыбочкой.

— Чего тебе? — сдерживая раздражение, спросил Мохов.

— Подбрось до Белой Речки. — Парень подмигнул и качнулся.

Село Белая Речка находилось в пятидесяти километрах от города.

— Загулял. — Парень с показным смирением опустил голову. — Бабы, суки, голову заморочили, а ночевать не оставили. Подбрось.

— На вокзал иди, там переждешь, — сказал Мохов, кладя руку на рычаг переключения скоростей.

— Постой, — парень покопался в кармане, извлек большую горсть бумажных денег. — Четвертной даю.

— Отдыхай, — Мохов нетерпеливо газанул.

Круглолицый схватился рукой за руль. Лицо его затвердело, глаза сузились, и без того маленькие, они стали похожи на тоненькие щели.

— Я прошу, — процедил он с трудом, язык едва подчинялся. — Я заплачу. Денег у меня много. Я могу тебя с твоим автомобилем купить. Я всех вас могу купить. Все вы продажные, всем вам деньги нужны. Все из-за них удавитесь. Потому что деньги — это жизнь, это выпивка, это бабы, это жена послушная, потому что без денег вы в неспокойствии живете. А вы очень не любите в неспокойствии жить. Корячитесь, ползаете, из себя выворачиваетесь, лишь бы спокойненько жить. А я вот всем доволен. Вишь, сколько их у меня? На, возьми стольник. Где ты еще за одну ездку столько заработаешь? И хватит выкобениваться, вези, шоферюга!

Свободной рукой парень потянулся к голове Павла и уцепился бы за волосы, если бы тот вовремя не увернулся. Тогда Мохов ухватил парня за запястье, сильно ухватил, умело, тот вскрикнул даже; оторвал его руку от баранки и привычно, как на тренировке, надавил на кисть. Она покорно подогнулась, и круглолицый тонко вскрикнул. Первым побуждением Мохова было отвезти круглолицего в отдел, проверить его по адресу, по учетам. Может, в розыске парень, может, гастролирует, хотя не «законник» он — это точно и неприблатненный даже, однако якшался, видимо, с блатными, нахальства у них поднабрался, гонора, показной щедрости. Но не повез он его в отдел, потому что на удивление точно вспомнил вдруг его пьяную брезгливую тираду и передумал — что-то очень значительное для себя услышал он в словах парня, когда тот про спокойствие говорил. Усмехнулся и, в упор глядя на него, сморщившегося от боли, спросил: