Маурицио Джованни - Боль

Его голос дрожал, он говорил бессвязно, ломая руки. Аккуратный, внешность приятная, худощав, изысканно одет. Басси всегда был образцом энергичного и деятельного человека. Но сейчас, лишившись того, кто служил ему ориентиром, он не знал, с чего начать.

Поправив на носу очки в золотой оправе, он заговорил снова:

— Я не разлучался с ним ни на минуту, но у него была проклятая привычка гримироваться и одеваться в одиночестве. Навязчивая идея, что-то вроде боязни сглаза. Он всегда говорил: «Моя фамилия Вецци — от слова «привычка», вот я и верен своим привычкам». Больше я никогда не услышу, как он смеется. И как он поет ангельским голосом, тоже не услышу. Не могу в это поверить.

— Где вы были вчера, когда на сцене шла «Сельская честь»? Когда вы видели его в последний раз?

— Я был в зрительном зале вместе с управляющим, это вы легко можете проверить. Все это время я оставался на своем месте. Впрочем, спектакль был недурной, особенно баритон, исполнявший партию Альфио. С маэстро мы поздоровались раньше, когда он шел в гримерную. Он всегда говорил, что никто не должен видеть его в театральном костюме за пределами сцены, это приносит беду. У него был… как бы лучше сказать… волевой характер. Вот именно — волевой! Ему нельзя было перечить. Он из тех, кто прямо идет своим путем, никуда не сворачивая. Он умел быть… суровым. Но для тех, кто умел угодить ему и исчезнуть в нужный момент, это был идеальный начальник.

— Исчезнуть? В нужный момент? В каком смысле?

— В том, что он часто просил, чтобы его оставили в покое и дали делать то, что он хочет. Он ведь был художником, вы понимаете? Великим художником, величайшим в своем искусстве. Сам дуче…

— …считал его лучшим из всех, гордостью нации. Я об этом знаю. А вчера? Вы обратили внимание, не был ли он в плохом настроении или не таким, как всегда?

— В плохом настроении? — Басси нервно усмехнулся. — Сразу видно, вы его не знали. Маэстро всегда пребывал в плохом настроении. Он считал, что весь мир стоит ниже его и недостоин находиться между ним и местом, куда он желает прийти. Он отгонял взмахом ладони, словно муху, любого, кто оказывался у него на пути. Так он поступил вчера вечером, когда шел в гримерную за час до начала «Чести». Он любил гримироваться один, не знаю почему. Может быть, он так расслаблялся. Но, по-моему, он считал, что ни один гример не достоин касаться руками его лица.

— Ну и человек! Вы долго работали на него?

— Полтора года. Я думаю, оказался самым стойким. Мой предшественник кончил тем, что попал в больницу со сломанным носом. Я лучше ладил с маэстро, потому что умею терпеть, отчасти благодаря своему характеру, отчасти по необходимости. К тому же маэстро прекрасно платил. Как я теперь буду жить?

— Вы не знаете, были или нет у него враги? Я имею в виду, мог ли кто-то желать его смерти ради своей пользы? Из-за денег, из-за женщин. Из-за чего угодно.

— Вы хотите знать, был ли кто-нибудь, с кем маэстро обошелся несправедливо или грубо? Да таких людей столько, что я бы мог перечислять их весь день! Но желать ему смерти… Поймите, комиссар, мир оперы — особый мир. Вокруг артистов кормится множество народу — импресарио, те, кто записывают пластинки, владельцы театров, люди вроде меня. И когда им встречается величайший артист, который может растрогать огромные толпы народа и у которого на каждом спектакле аншлаг… Поверьте мне, комиссар, тогда никто не хочет, чтобы он постарел, заболел, сошел с ума и уж тем более умер. Мы все его балуем и охотно сносим его капризы, иногда и пощечины.

— А вне вашей среды?

Басси снова поправил очки на носу.

— Ничто в жизни маэстро не проходило вне нашей среды. Такой великий человек, к тому же пользующийся огромным уважением, не может бывать в гостях ни у кого, кроме людей из нашей среды. За полтора года я ни разу не видел, чтобы он говорил с человеком, не имеющим отношения к опере.

— Давно ли вы в городе?

— В этот раз? Три дня. Когда готовят спектакль, маэстро участвует только в генеральной репетиции и без костюма, он один в обычной одежде, все остальные в сценической. Ему так нравилось. Мы приехали из Рима, где заключили контракты на турне по Америке, оно должно было пройти осенью. Как теперь с ними быть, не знаю. Мне надо будет поговорить с Марелли, агентом маэстро. Он приедет сегодня вечером, поездом.

— Да, комиссар. Большой негодяй, должно быть, этот маэстро Вецци, — заметил Майоне, когда Басси ушел. — Пусть чудесный, даже превосходнейший артист, но все-таки негодяй. Вчера я слышал, как на сцене, где мы собрали всех, кто-то говорил, что на генеральную репетицию Вецци опоздал на два часа, а поскольку он еще раньше говорил, что хочет в первый раз попробовать себя в своей партии, всем пришлось его ждать. Когда главный дирижер оркестра позволил себе пожаловаться, Вецци громко ругал его десять минут подряд и очень унизил. Хотите поговорить с главным дирижером?

Ричарди кивнул, думая о другом. Кто-то из двоих, Басси или Пьерино, сказал ему что-то, пробудившее инстинкт сыщика, но Ричарди никак не мог вспомнить, что именно. Эта подробность вертелась у него в уме, но все время ускользала.

Главный дирижер оркестра, маэстро Марио Пелози, любил выпить. Ричарди понял это, как только взглянул ему в лицо, еще до того, как тот успел присесть перед письменным столом в маленьком кабинете директора сцены.

Склонность к выпивке отслеживалась по сетке прожилок на носу, водянистым глазам с пустым взглядом, по той медлительности, с которой он произносил слово, и легкому дрожанию рук. Комиссар много видел таких пьяниц во время своих постоянных поисков причин боли. Вино — убежище для слабых и стимул для силовых решений. В вине легко найти силу для того, чтобы совершить преступление, сломать преграду, которую ставит совесть, выплеснуть в действии горечь своих несбывшихся надежд.

— Мы все в смятении и горе, комиссар. Театр предназначен для радости и нежных чувств. В театре люди находят и должны находить покой, отдыхать от безумия повседневной жизни. А в наше время этого безумия прибавилось, вы так не считаете? Кто мог ожидать, что оно почти ворвется на сцену. Мы будто попали именно в «Паяцы», там Канио убивает Недду и Сильвио на сцене, а зрители не сразу понимают, правда ли это, или актеры играют. Никогда нельзя понять сразу, где заканчивается правда и начинается игра.

— Какие отношения были у вас с Вецци, маэстро? Мне сказали, что на генеральной репетиции вы с ним, скажем так, поспорили.

— Создавая Вецци, Бог развлекался, комиссар. Забавы ради дал огромный талант ничтожеству. На сцене Вецци был просто сказочным чудом. Такой голос, такая внешность! За сорок лет моей карьеры я никогда не видел ничего подобного. А я, поверьте мне, видел многих. У самого Карузо — великого Карузо! — диапазон уже и голос звучит не так уверенно, как у Вецци. И еще у него талант драматического актера. Невозможно поверить, что он притворяется. Иногда он был настолько лучше других певцов, что оркестранты ошибались при виде такой разницы. Скажем так, его мастерство лишало уверенности остальных собратьев-певцов, оркестрантов и даже дирижеров. Меня в том числе.