Маурицио Джованни - Боль

Энрика в кухне своего дома закончила расставлять вещи по местам с привычной аккуратностью. Она уже много раз смотрела для проверки на окно дома напротив, но занавески были закрыты. В этот вечер тоска сжимала ей сердце, но почему, она не знала. Энрика чувствовала себя одинокой и покинутой. «Где ты сейчас, мой любимый?»

Ливия смотрела из окна третьего этажа гостиницы «Эксцельсиор» на то, как бушует море, курила и думала. Завтра она уедет из этого города и снова попытается начать жизнь. Вторая попытка. Хватит ли у нее на это сил? Она бросила взгляд на уже упакованные чемоданы. «Что я увожу отсюда? — подумала она. — И что оставляю в этом городе, где ревет море и дует ветер?»

Об Арнальдо она не думала, казалось, она никогда его не знала. В облаке дыма она видела перед собой два зеленых, лихорадочно блестевших глаза. В этих глазах она прочла гордость и разочарование, одиночество и скрытое на дне души желание любви. И боль, огромную боль. «Почему он не позволил мне излечить его от этой боли?» Вдыхая последний глоток дыма, она снова взглянула на обезумевшее море. Брызги пены долетали до улицы, и среди них она рассмотрела силуэт человека, который шел против ветра. Ливия узнала его, и ее сердце едва не выскочило из груди.

Портье, дежуривший за регистрационной стойкой, не хотел сообщать синьоре Вецци, что к ней пришел посетитель, — испугался мокрого растрепанного мужчины, у которого глаза лихорадочно блестели. Он уже собирался позвать двух посыльных и вместе с ними выгнать из гостиницы ночного гостя, но в этот момент из лифта вышла, задыхаясь от бега, сама синьора.

Глаза Ливии ярко блестели. Она накинула поверх домашнего халата пальто, привела в порядок свои густые мягкие черные волосы, обула сапоги и спустилась в вестибюль. Ее сердце билось так, что каждый его стук грохотал в ушах как удар молота, рот пересох.

Энрика села в свое кресло, взяла шкатулку для вышивания и в очередной раз посмотрела на окно. Никого и ничего! Ей не удастся отдохнуть от тревоги. Хотелось плакать.

Ричарди смотрел на Ливию. Она еще никогда не была такой красивой — глаза сияют, сочные губы раскрыты в улыбке. Он сказал, что должен с ней поговорить, и это важно. Она спросила, где он хочет, чтобы они поговорили. Он ответил: «Пройдемся».

На улице им составили компанию ветер и море. Висячие фонари качались и освещали то одну, то другую ее половину. Ливия вздрогнула и прижалась к руке Ричарди. И тогда он заговорил:

— Правда иногда бывает не такой, какой кажется. Точнее, она почти всегда не такая. Не много похожа на странный свет этих фонарей. Видишь, Ливия, они освещают улицу то тут, то там, но никогда всю сразу. Поэтому нам приходится дорисовывать в воображении то, что не скрыто. Нужно догадаться, по словам, сказанным или не сказанным, по следу, по отпечатку, иногда по записке.

У людей моей профессии особенные глаза, мы способны видеть то, чего не видят остальные. Так случилось и на этот раз, Ливия. Такой человек, как твой муж, и смерть из-за оскорбившей кого-то насмешки плохо сочетались. И действительно, он умер не из-за этого. Хочешь знать, почему умер твой муж? Он умер из-за любви и голода. Сейчас я расскажу тебе, почему он умер.

Голос Ричарди сливался с шумом ветра и моря. Ливия слушала его и больше не чувствовала холода.

— Она бродила по темным улицам, ела помои в подъездах рядом с бродячими собаками и мышами. Училась шить у старой монахини. Жила в горной деревне в Калабрии и хотела петь. Жила у старого преподавателя консерватории. Чувствовала на себе руки проклятого старого козла-портного. Снова поддавалась очарованию знаменитого и богатого тенора. Опять носила в утробе своего сына, который был еще жив и еще не родился.

И снова эта кровь.

— Ты понимаешь, Ливия? Если никто не скажет на суде, каким был на самом деле Арнальдо Вецци, этого парня швырнут в тюрьму Поджореале и никогда оттуда не выпустят. А девушка останется одна, потому что в этом городе, бедная и опозоренная, она никому не нужна. А ребенок в лучшем случае станет преступником, если не умрет раньше под телегой или от болезни.

Ливия молча прошла еще несколько метров, а потом сказала, обращаясь к ветру и воротнику пальто:

— А мне что делать? Ты понимаешь, что сейчас я уважаемая вдова великого тенора. А так я стану подлой неблагодарной женщиной, которая плюет на человека, уже не способного защититься.

— Подумай о ребенке, Ливия. Подумай о том, что сможешь дать этому малышу семью и надежду на будущее. Если хочешь, если веришь, подумай еще о своем ребенке, о том, что бы он попросил тебя сделать, если бы остался жив.

Ливия крепко сжала руку, за которую держалась, и вздохнула. Ветер трепал ей волосы.

— А ты? Что это значит для тебя? У тебя есть надежда на будущее? Почему ты лишаешь меня этой надежды?

Они прошли еще немного в полной тишине и снова оказались перед входом в гостиницу. Портье растерянно смотрел на них из-за стеклянной двери.

Ричарди остановился и посмотрел на Ливию, окруженную ветром и морем.

— Это время не подходит мне, Ливия. И это место тоже. Ты имеешь право быть счастливой, имеешь право на удачу, которой у тебя не было. Ты красивая, Ливия, и молодая. Ты имеешь право, а я еще нет.

Ливия взглянула на него сквозь капли морской воды и собственных слез, улыбнулась и сказала:

— Я согласна. Я тоже буду на суде. Я сделаю это ради моего Карлетто. И ради тебя.

Женщина, вышивавшая у окна, почувствовала, что тоска перестала сжимать ей грудь. Еще не успев поднять глаза от вышивки и взглянуть на окно, она поняла, что занавески в окне напротив раздвинуты. Энрика улыбнулась и продолжила вышивать.