Вольф Долгий - Только всем миром

У юристов в ходу присловье: «Лжет, как свидетель». Чекалину всегда претила эта лихая формула, хотя в основе ее лежала вроде бы и верная посылка. Да, действительно: каждый видит по-своему. Можно даже прибавить: каждый и помнит по-своему. Ну и что с того? Разве это вранье? Не вернее ли здесь говорить об ограниченности человеческого восприятия? Или — еще точнее — об особенности, индивидуальности восприятия? Тут все дело в том (уж это-то истина несомненна), что один человек, как бы ни старался, едва ли в состоянии верно воссоздать всю картину происходившего на его глазах. Но если несколько очевидцев свидетельствуют об одном и том же — тут уже появляется реальная возможность приблизиться к истинной картине.

Строго говоря, таксисты рассказывали все же не об одном и том же. Они не одновременно съехались к месту, где столкнулись машины, — откуда быть совершенно схожим показаниям? Но это, пожалуй, и хорошо было — довольно четко прослеживалось развитие событий… Официальный протокол допроса вел, разумеется, Еланцев, — такова уж следовательская планида. Чекалин же в это время делал для памяти пометки у себя в блокноте, отмечая, главным образом, новые подробности…

— …Можно сказать, на моих глазах все и случилось! Иду на своей «лайбе» встречным курсом. Вдруг слышу: на другой стороне — бах-тарарах! Ну, понятное дело, прижимаюсь к тротуару, по тормозам — к ним бегу через дорогу. Век такого чуда не видел! «47–47» следом ведь за Соловьевым шла, следом. Ну ладно бы в бампер ему врезалась, в багажник — обычное дело. Но чтобы левую переднюю дверцу достать… Специально если стараться — и то не получится. А у этого — у Блондина, значит, — очень даже хорошо вышло! Когда я подбежал, оба рядом уже стоят — Соловьев и Блондин. Понятное дело, разговаривают крупно.

— Я вас попрошу, свидетель Зуйков, пожалуйста, поподробнее, — попросил Еланцев. — Кто говорил, что говорил.

— Ну что в таких случаях говорят! Соловьев криком кричит: ослеп, что ли, или зенки залил? А тот, Блондин, молчит. Стоит белый как мел — и молчит. Мне даже немного жалко его стало. Эх ты, говорю ему, небось первый день выехал? Кивает головой: первый, мол, точно. Мне понравилось тогда, как он ведет себя. Культурно. Другой бы кто — хоть и виноват, а все равно орал бы, что не он правила нарушил…

— Внешность Блондина. Может, что-нибудь особенное бросилось в глаза?

— Нет.

— Опознать сумеете?

— Это — да! Хоть днем, хоть ночью!

— Поздний час ведь был.

— Вы что — вокзальную площадь не знаете? Светло, как днем. Крептоновые, что ли, лампы…

— …У нас, таксистов, так: у кого что случится — все равно как собственная твоя беда. Без разницы. Потому и остановился. Да разве я только? Ни один не проскочил, кто там был. Так? Братство, как, доложу вам, на фронте.

— Об аварийщике, свидетель Путко, что скажете?

— Подлец он распоследний — вот что я скажу!

— Пожалуйста, опишите его. Рост, внешность, одежда.

— Моего роста. 180 сантиметров, чуть больше, чуть меньше. Волосы белые. И сам — белолицый. Худой. Нет, худощавый, так правильней. На подбородке ямочка.

— Красивый?

— Шут их, нынешних, знает. Не понимаю ни шиша в ихней красоте — что у хлопцев, что у девчат. По мне, так мозгляк он, сморчок — больше никто.

— Расскажите, Путко, что вы увидели на месте аварии?

— Ну что! Аварию, значит, и увидел. Перво-наперво удивился: как это догоняючи можно в бок врезаться? Спрашиваю у артиста этого: ты что — с нового набора? Да, кивает головой, с нового.

— Простите, Путко, я хочу уточнить. Вы уверены, что именно вы спросили у него насчет того, не новенький ли он, а не кто-нибудь другой? Водитель Зуйков, например.

— Нет, Зуйкова я вообще не видел там. Но может, просто не заметил. А спросил я — тут вы не сомневайтесь, товарищи.

— И еще. Он кивком подтвердил, что с нового набора? Или — сказал это?

— Одну минутку… Ага, так. И кивнул, и сказал. То и другое, значит.

— Голос. Не привлек ли он чем-нибудь вашего внимания?

— Нет, не усек. Да и то: одно только слово, считай, он и сказал…

— …Соловьев говорит ему… ну, этому… давай, говорит, права. Сейчас, отвечает. И полез к себе в машину. Я еще подумал: ну, салага, нет чтобы при себе документы носить!

— Скажите, свидетель Арсеньев, он дверцу закрыл за собой, когда в машину влез?

— Не обратил внимания.

— Он скоро вышел из машины?

— В том-то и дело, что нет! Тогда я… Стоп! Дверца была не захлопнута, а только прикрыта! Я приоткрыл ее, вижу — там пассажир у него на правом сиденье впереди, так он у него, у пассажира, показалось, за пазухой шарит. Ты что, говорю, совсем от страха опупел? По чужим карманам шаришь? А он: да кореш это мой, в доску пьян! Водка у него должна быть. Я ему, с подковыркой такой: свою, герой, надо иметь! Он вроде как со смешком: добавок не помешает! Ну я и отстал. А в мыслях: хоть и салага, а дело говорит, тут и правда больша-а-я поллитра нужна, чтобы по-мирному ему с Соловьевым разойтись. Когда он вышел, в руках у него права были и две бутылки с водкой. Все это он и отдал Соловьеву. Соловьев отнес водку к себе в машину, потом вернулся, сказал тому парню: завтра с утра чтоб как штык в парке был, подобьем бабки. Потом влез в машину — через правую дверку, левую, видно, заклинило. Движок сразу у него заработал, но Соловьев кричит мне: скорости не включаются, отжимной подшипник, видать, заело. Ну, я его взял на буксир, оттаранил в таксопарк.

— …Я спрашиваю у парня: чего это он, пассажир твой, не шевелится? Посмотри — жив ли? А то, может, черепушку расколол от удара… Не скажу, правда, чтобы очень уж серьезно говорил все это. Так, треп без никакого такого умысла. Знаете, как это бывает? Болтаешь, лишь бы болтать. Если бы действительно что заподозрил — разве бы заговорил об этом вслух. Я почему, товарищи, так подробно на этом останавливаюсь? Чтобы у вас не сложилось превратное представление, будто я с самого начала обо всем догадался. Поэтому когда он сказал мне, тоже с улыбочкой (нет, насчет улыбочки мне могло и показаться), — ерунда, дескать, я его и взял чуть живого, на ногах не стоял, пьянь несчастная, — когда он сказал мне это, я сразу к нему сочувствием проникся. Даже и симпатией, чего греха таить. Подумал еще: славный малый, не жлоб какой. Сказал ему: не дрейфь, парень, дальше таксопарка дело не пойдет. Рублей в сто тебе обойдется, всего и де- лов…

— А в связи с чем, свидетель Данилин, разговор у вас такой был? Насчет того — жив ли пассажир? Какой повод? Вы что, видели пассажира?

— Видел.

— Каким образом?

— Блондин — после того, как Соловьева на буксире поволокли — сел в свою машину, а она не заводится. Тогда я ему говорю: капот открой, я гляну, что там с карбюратором. Жду — не отскакивает крышка капота. Что такое? Ты что, спрашиваю. Молчит. Я так понял — в шоке он, память отшибло. Сунулся внутрь, дернул за крючок. Тут как раз пассажир мне на глаза попался. После этого разговор и зашел о нем. О черепушке и прочем.