Хокан Нессер - Точка Боркманна

Сравнивая его с другими, он видел его имя, написанное огнем. В нем – корень зла. Самая большая вина лежит на нем, и ему – самая суровая кара. В том числе и поэтому дело требовало особо тщательной подготовки.

Надо как-то обозначить особую роль третьего… так, чтобы она стала очевидна всем – какая-нибудь яркая деталь, это входило в его планы с самого начала. Не ради других, они все равно не поймут… разве что придут в ужас… но ради самого себя.

И ради нее.

В первой половине дня он занимался практическими делами. Еще раз осмотрел свое оружие. Отполировал острие, пока оно не стало почти нереально острым… затем завернул его в тряпочку и спрятал в обычном месте. Спалил в камине плащ и шляпу – настало время переодеться в другой костюм. Затем он долго сидел за кухонным столом и курил, размышляя, как лучше поступить. Перебрав несколько вариантов, он решил выбрать немного артистичный способ. Да, это было связано с определенным риском, однако он убеждал себя, что риск все же минимален. Риск невелик, а с точки зрения сенсационности вариант, без сомнения, соблазнительный. Он ни на секунду не сомневался, что на этот раз станет героем дня и в теленовостях, и в газетах… во всяком случае, на один день… или на пару дней.

Странно, что он начал размышлять таким образом. Изначально он был движим совсем иными соображениями, но, наверное, прав был тот, кто сказал: «На миру и смерть красна». Разве главное – не сама борьба? Действие, игра…

Или он все же чего-то недопонял? Так или иначе, то, что происходит, приобрело несколько иной оттенок, которого он заранее не мог предугадать… и никак не рассчитывал. Неожиданно все это стало щекотать ему нервы, манить соблазнами, не имеющими никакого отношения к исходной проблеме.

К жизни. К смерти.

К необходимости.

Вечером он отправился побродить. Отчасти для того, чтобы осмотреться на месте, где ему предстояло действовать, отчасти – чтобы удовлетворить смутную потребность пройтись по городу. Своему городу.

Кальбринген… Маленький городок, примостившийся на полпути между равнинными просторами и высоким восточным побережьем. Округлая бухта, мыс, словно показывающий палец открытому морю, вход в порт с пирсами и волнорезами, гавань с роскошными яхтами, трущимися боком о мостки…

Он долго просидел на горе у руин церкви Святого Ханса; слушая крики чаек, он смотрел вниз на улицы, площади и цепочки домов. Церкви: Бунге, Святой Анны и Святого Петера, медные кровли и красный кирпич… Оба отеля, поставленные спиной к суше, грудью к морю: «Сее Варф» и старый «Бендикс», городской парк, врезающийся в застройку, как зеленый клин, виллы и коттеджи в Риккене и Вердингене. С другой стороны едва различимые в вечерних сумерках многоэтажки в Пампасах, Врейсбакк и промышленная зона за рекой – все как на ладони.

Его Кальбринген…

Он вдруг остро почувствовал, что давно не испытывал такого прочного единения со своим городом, как сейчас. Возможно, в этом смысл и утешение… Он – Палач. Под ним – город, который он держит железной хваткой. Там, внизу, люди по вечерам ходят теперь только группками или сидят дома. Его тяжелая тень легла на город. Если в стране и произносили название городка, то только благодаря ему…

Именно это и оказалось для него неожиданностью. От его истинных целей это было так далеко… И от мотива.

Может, она была бы против? Нет, вряд ли. Возможно, она бы даже немного порадовалась.

Бригитте. Витте…

Только когда внизу начали зажигаться огни, он осознал, что его накрыла тьма. Засунув руки в карманы, он медленно побрел обратно в сторону города, размышляя о временных рамках. На это дело он дал себе два дня, не больше. Завтра вечером или послезавтра. Ритм тоже важен.

Надо следовать внутреннему голосу.

– Некая связь все же есть, – сказала Беата Мёрк, – но за нее трудно зацепиться.

– Какая же? – спросил Кропке, не отрывая взгляда от экрана компьютера.

– И Эггерс, и Симмель появились в городе недавно… ну, Симмель вернулся после долгого отсутствия. Но, к примеру, год назад ни одного из них в городе не было.

Ван Вейтерен, сидевший в оконной нише, сложил газету и встал.

– Когда появился Эггерс? – спросил он. – В мае или…

– Скорее в начале апреля… хотя поначалу он ездил туда-сюда. Симмель въехал в свой дом в феврале.

– И какие ты из этого делаешь выводы? – спросил Кропке.

– Никаких, – ответила Беата Мёрк. – Просто подумала, что это стоит взять на заметку.

Ван Вейтерен тщетно рылся в карманах в поисках зубочистки.

– Возможно, неплохая идея, – пробормотал он себе под нос. – Пожалуй, нанесу один визит…

«Визит? – подумал Кропке, когда за комиссаром захлопнулась дверь. – Что за визит, черт побери?»

По дороге Ван Вейтерен заглянул в кабинет Баусена, который разбирал содержимое ящиков письменного стола.

– Сжигаешь мостки?

– Да. Не хочу оставить после себя ничего компрометирующего. Кропке иногда бывает таким дотошным.

– Никаких новых идей?

Баусен покачал головой.

– Прошло девять дней, – сказал он. – Говорят, если не раскроешь преступление за две недели, то уже не раскроешь его никогда.

– Ну, тогда у нас еще вагон времени, – кивнул Ван Вейтерен. – Ты беседовал с этим Мандрэйном?

– Мандрэйн? А, ну да… а что?

– Просто у меня возникла одна мыслишка… Насколько я помню, реванш за мной?

– Милости прошу, – улыбнулся Баусен. – Примени нимцо-индийскую защиту, и выигрыш тебе обеспечен.

– Я принесу с собой бутылочку. Не хочу больше расходовать твой пенсионный запас.

Баусен развел руками:

– Ну, если вы настаиваете, господин комиссар…

Ван Вейтерен откашлялся и позвонил в дверной звонок.

«Если я буду ходить и допрашивать людей наобум, – подумал он, – то рано или поздно наткнусь на Палача».

Если, конечно, это кто-то из местных – Баусен с некоторым нажимом утверждал, что это именно так… Встретившись с Палачом лицом к лицу, он наверняка догадается, кто перед ним. Именно так обычно и бывало, и в этом его главное преимущество – в способности уловить, что перед ним преступник. Его интуиция сродни женской, и она редко подводила его.

Почти никогда…

Он еще раз нажал на кнопку. В глубине дома послышались шаги, и за полупрозрачным стеклом двери возникла фигура.

– Минуточку!

Дверь открылась. Судя по всему, доктор Мандрэйн прервал свой полуденный сон. А может, был занят любовными делами. Черные волосы взъерошены, халат небрежно запахнут, босые ступни переминаются на мраморном бордовом полу.

«Тридцать пять лет, – наскоро оценил Ван Вейтерен. – Процветающий врач, отец семейства. Умные глаза. Не особенно увлекается спортом, немного сутулится. Близорук?»

Он поднес свое удостоверение к самому носу доктора: