Эмиль Габорио - Мсье Лекок

Разумеется, молодой полицейский не сказал ничего, что противоречило бы правде. Только вот, раскрывая эту правду, он пустил в ход все средства, чтобы пробудить в душе следователя обиду и сделать его своим заинтересованным помощником.

После всплеска эмоций, вызванных уязвленным самолюбием, после вспышки гнева господин Семюлле вновь обрел свое обычное спокойствие.

– Полагаю, – сказал он Лекоку, – что вы подумали о том, как выпустить заключенного на свободу так, чтобы он не догадался о потворстве администрации.

– Я вообще об этом не думал, сударь, признаюсь. Да и зачем? Этот человек прекрасно знает, что за ним пристально наблюдают, в чем подозревают. Конечно, он все время держится настороже. Как бы ловко я ни устроил ему возможность бежать, он узнает мою руку и догадается о неладном. Самый простой и самый надежный способ – это оставить дверь открытой.

– Возможно, вы правы…

– Только я считаю необходимым принять кое-какие меры предосторожности, которые кажутся мне главным условием успеха…

Создавалось впечатление, что молодой полицейский с трудом подыскивает слова. И следователь счел своим долгом прийти ему на помощь:

– Ну, что это за меры? – спросил он.

– Сударь, надо распорядиться перевести Мая в другую тюрьму… О! В любую, по вашему усмотрению.

– Для чего скажите на милость?

– Сударь, чтобы в течение нескольких дней перед побегом Май был лишен любой возможности передавать новости о себе на волю, предупредить своего неуловимого сообщника…

Подобное предложение вызвало у господина Семюлле сильное удивление.

– Вы полагаете, что Мая плохо охраняют в тюрьме предварительного заключения? – спросил он.

– О, сударь! Я не говорю этого. Я даже уверен, что после дела с запиской директор тюрьмы удвоил бдительность… Но у этого таинственного убийцы есть свои осведомители в тюрьме, чему мы получили материальное, очевидное, неопровержимое доказательство. К тому же…

Молодой полицейский замолчал, подбирая слова, чтобы точнее выразить свою мысль, как все те, кто хорошо понимает, что сказанное ими будет иметь огромное значение.

– Так что?.. – настаивал заинтригованный следователь.

– Хорошо! Сударь, я буду с вами предельно откровенен… Я считаю, что в тюрьме предварительного заключения Жевроль пользуется слишком большой свободой. Там он как у себя дома. Он ходит туда-сюда, поднимается, спускается, уходит и возвращается. И никому никогда в голову не приходит мысль спросить, что он делает, куда идет, чего хочет… Для него не существует инструкций… Он может сделать такое, что у директора, этого порядочного человека, искры из глаз посыплются… Я не доверяю Жевролю…

– О!.. Господин Лекок!

– Да, я понимаю, это очень серьезное обвинение, но никто не в состоянии совладать со своими предчувствиями. Жевроль вызывает у меня тревогу. Знал ли или нет заключенный, что я наблюдаю за ним из каморки, что я перехватил первую записку? Разумеется, знал, что доказывает последняя сцена…

– Я тоже так считаю.

– Как он об этом узнал?.. Несомненно, он не догадался. Вот уже целую неделю как я мучительно пытаюсь найти ответ на этот вопрос… Я весь извелся. Но вмешательство Жевроля объясняет все.

При таком предположении господин Семюлле побелел от ярости.

– Ах!.. Если бы я мог поверить в это! – воскликнул он. – Если бы я в этом был уверен!.. У вас есть доказательства? Существуют ли улики?

Молодой полицейский покачал головой.

– Даже если бы у меня были доказательства, – ответил он, – не знаю, воспользовался бы я ими. Разве это не означало бы лишить себя будущего? Если я хочу преуспеть в своей профессии, я должен быть готов и к другим предательствам. Всем профессиям присущи соперничество и ненависть. Заметьте, сударь, я не покушаюсь на честность Жевроля. За сто тысяч франков наличными, заплаченными сразу же, Жевроль не отпустит подозреваемого… Но он укроет от правосудия десять подозреваемых только в надежде заманить меня в западню, меня, кто отодвинул его на задний план.

Сколько всего объясняли эти слова! На сколько тайн, оставшихся неразгаданными, они проливали свет!.. Однако господин Семюлле не мог открыто разделять точку зрения молодого полицейского.

– Довольно, – сказал он Лекоку, – подождите меня в гостиной. Я оденусь и буду в вашем распоряжении… Я пошлю за экипажем. Надо торопиться, если я хочу сегодня увидеть господина генерального прокурора…

В тот день господин Семюлле, всегда безукоризненно выглядевший, потратил на свой туалет не больше четверти часа. Вскоре он вышел к ожидавшему его Лекоку и коротко сказал:

– Поехали.

Они уже садились в экипаж, как к господину Семюлле подбежал слуга, опрятный вид которого свидетельствовал о том, что он служит в богатом доме.

– А, это вы, Жан! – сказал следователь. – Как поживает ваш хозяин?

– Ему все лучше и лучше, сударь. Он послал меня узнать новости о вашей особе и спросить, как продвигается расследование.

– Положение дел не изменилось с тех пор, как я послал ему письмо. Передайте ему от меня поклон и скажите, что я выздоровел.

Слуга поклонился. Лекок сел рядом со следователем, и фиакр поехал.

– Это камердинер господина д’Эскорваля, – пояснил господин Семюлле.

– Следователя, который…

– Точно так. Он посылает его ко мне каждые два-три дня, чтобы узнать, что мы делаем с нашим загадочным Маем.

– Господин д’Эскорваль беспокоится?

– Очень беспокоится. Я понимаю его. Ведь это он возбудил дело и продолжал бы вести его, если бы, к сожалению, не упал. Возможно, он говорит себе, что вел бы его лучше, чем я. Мы сумели бы договориться. Я многое отдал бы, чтобы видеть его на моем месте…

Однако подобная перестановка вовсе не радовала Лекока.

«Как бы не так, – думал молодой полицейский, – этот высокомерный следователь никогда бы не согласился с предложением, на которое я уговорил господина Семюлле».

У Лекока были все основания поздравлять себя с успехом, поскольку следователь не собирался менять линии своего поведения. Господин Семюлле принадлежал к числу тех людей, которые долго принимают решения, но, приняв их, твердо стоят на своем и прямо идут к своей цели, не сворачивая с пути.

В тот же день план Лекока был принят в целом. Оставалось лишь проработать детали и назначить день побега. К вечеру вдова Шюпен вышла на свободу условно. О Полите теперь можно было не беспокоиться. Он предстал перед исправительным судом за кражу, к которой был причастен. К великому изумлению Полита, его приговорили к тринадцати месяцам тюремного заключения.

Теперь господину Семюлле оставалось только ждать, что весьма устраивало его, поскольку наступили пасхальные каникулы. И он смог вместе с семьей отправиться в провинцию, чтобы отдохнуть и дать волю своим мыслям.