Анатолий Шестаев - Золотой пуд

Среди них попадались и другие: у таких при виде желтого металла начинали трястись руки и глаза загорались дьявольским огнем. Чаще всего они пропадали безвестно в тайге, так и не найдя вожделенного «кармана», полного золотых самородков. А может, кто и находил.

До перевала не доехали метров двести. Дальше дорога была покрыта двумя сплошными языками снега, ярко блестевшего над лучами солнца. Обувшись в болотники, друзья надели рюкзаки, закинули оружие за плечи (у Матвеича — карабин «Сайга», у Казимира — старая двустволка) и двинулись дальше пешим порядком.

Первый язык прошли по узенькой тропинке между таявшим снегом и головокружительной пропастью, усаженной огромными валунами. По другому языку пришлось идти прямо по снегу. Снег подтаял, покрылся коркой, и двигаться приходилось медленно, пробивая снег на каждом шагу, чтобы, поскользнувшись, не загреметь вниз метров так на 300–400. Зато было прохладно. Но вот снег кончился, и дальше тропинка метров через 10 превратилась снова в дорогу. «К концу месяца растает и сможем уже на машине проехать», — подумал Матвеич, поджидая Казимира. Вокруг была такая красота, что только на Колыме и увидишь. Может, на Бали каком-нибудь и красивее, но здесь царила первозданная дикая суровая природа. Вверху на сопках лежал снег, вокруг цвели рододендроны, а внизу расстилался кедровый стланик. Далеко в дымке синели сопки, парил орел, и тишина, оглушающая тишина. Чистый воздух, чистая вода.

— «Скажи, но для чего тогда блистательные гордые султаны? Рабы и нищие зачем тогда?» — пробормотал Матвеич из любимого Хайяма. Казимир же глядел в бинокль и ворчал на свою беспокойную лайку, которая по своей молодости еще не понимала всей важности момента.

Вниз пошли ходко и остановились через час, когда на тропе появились первые свежие медвежьи следы.

— Всю дорогу загадил, засранец, — ворчал Казимир, — утром прошел.

Жара усиливалась, парило, комары совсем озверели, и идти становилось трудней.

Но привычные к переходам, друзья шли, почти не сбавляя шаг, только зарядили на всякий случай оружие. То и дело приходилось откатывать болотники и переходить ручьи и речки, благо в это время охлаждались ноги. Через три часа, пройдя 17 километров, подошли к ручью, обошли его вверх и вниз, но никаких признаков «хищников» не нашли.

Остановились на косе между двумя протоками, быстро соорудили костер, подвесили котелки. Матвеич, как обычно в таких условиях, разулся, разделся по пояс и от души поплескался в ручье. Вода уже закипела, и они, заварив лапшу, сели обедать. Не торопясь поели и принялись за чай.

— Такого чая дома не попьешь, — рассуждал Матвеич.

Казимир охотно соглашался.

Матвеич уже начинал третий стакан (любил пить чай из стакана) и между прочим спросил:

— Казик, а как хозяина настоящее имя?

— Ну как, медведь, как еще, — отозвался Казимир, посмеиваясь: опять Матвеич что-то мудрит.

— Нет, медведь — это медоед, тоже псевдоним, славяне придумали, а настоящего имени его никто и не знает, а если и произнесешь его настоящее имя — тут он и появится.

В это время пес Искерий встрепенулся, вскочил и, застыв на месте, стал вглядываться в кусты на другом берегу ручья.

— Чего ты вскочил, балбес? — прикрикнул Казимир. Но в это время Матвеич уже увидел на другом берегу метрах в шестидесяти медвежью морду, а потом и всего медведя.

Медведь был красавец: светло-коричневого цвета и с белым широким галстуком на груди. Он удивленно смотрел на них и не двигался. Искерий от страха заливался лаем — такого зверя он увидел первый раз в своей еще короткой жизни.

Казимир тут же вскочил и схватил попавшийся ему под руку карабин Матвеича.

— Подожди, — сказал Матвеич, — может, уйдет.

Казимир молча целился и ждал. Матвеич осторожно (босиком по гальке не побегаешь) обогнул его, нагнулся, поднял ружье и, уже выпрямляясь, глянул в сторону ручья. Искерий в это время обезумел от лая. На другой стороне из кустов показалась еще одна огромная черная медвежья голова. Выпрямившись, Матвеич сдавленно крикнул Казимиру:

— Казик, медведь!

Тот, перебирая босыми ногами, продолжал держать на мушке первого медведя и приговаривал:

— Вижу-вижу.

Огромный черный медведь уже весь поднялся кустов, свалился в ручей и, подняв тучу брызг, пошел на людей. И тут лайка, обезумев от страха, злости собственной отваги, бросилась на зверя. Медведь остановился, поднялся на задние лапы во весь свой громадный рост и зарычал на собаку. В это время Матвеич уже вскинул ружье и нажал спуск. Но он привык своему ружью, а на ружье Казимира надо было взводить курок. В тот же миг Казимир повернулся и тоже нажал спуск карабина с таким же результатом. Карабин был на предохранителе.

Картина была потрясающая. Огромный черный медведь стоял на задних лапах в 10 метрах от двух босоногих людей, застывших с ружьями, рычал на маленькую лайку, почти щенка, которая, захлебываясь от ярости, прыгала вокруг него. И тут почти одновременно Казимир хладнокровно щелкнул предохранителем и выстрелил, а Матвеич взвел курок и тоже выстрелил. Пуля из «Сайги» пробила плечо медведя, но он даже не покачнулся, а следующая пуля из ружья 12 калибра ударила в грудь, и гигант, заревев от боли, стал оседать, вторая ружейная пуля уложила его на гальку.

И наступила тишина.

Искерий мгновенно смолк, Матвеич уже прикурил сигарету, неизвестно как попавшую ему в руки, а Казимир глядел вперед, тщетно пытаясь увидеть другого медведя. Только сейчас они почувствовали, как больно стоять босиком на гальке, тут же обулись, подошли к громадной туше, держа наготове ружья. Обе раны, видимо, были смертельны. Ну, еще бы, с такого расстояния в упор! А карабинная пуля прошла навылет.

— Вот и надейся на карабин, — огорченно сказал Матвеич.

Казимир вдруг рассмеялся:

— А главное — босиком!

— Да-а, если что, так и удирали бы босиком, ног не чуя. Но Искерию спасибо! Молодец пес — медвежатником будет.

— Слышь, Матвеич, они ведь парой шли. Гуляют, а он, видать, приревновал нас к той красавице.

— А нам что оставалось делать, самооборона, да и не превысили необходимых мер: через полминуты он бы нас на куски порвал, и правильно — не хватай чужое оружие!

— Да я думал, стрелять-то не придется, и взял что поближе, — оправдывался Казик. — Ну ладно, попьем еще чаю, да возвращаться пора.

— И главное — босиком, — не унимался Казимир.

Возвращаться было трудней. Все время шли вверх на перевал, да еще тащили тяжеленную шкуру. После обеда было не так жарко, но комары словно осатанели. Дойдя до очередного ручья, поплескались в воде и, намазавшись «Дэтой», двинулись дальше и выше. Дошли, наконец, до перевала, обтерли с наслаждением лица и руки снегом и пошли по подтаявшей корке снежного языка. И тут-то Матвеич, потеряв осторожность, неумело проломил наст, поскользнулся, упал на бок и покатился вниз. С ужасом чувствуя, что сейчас сорвется с крутого склона и загремит вниз по камням, Матвеич умудрился со шкурой на плечах повернуться на живот и, пробив пальцами обеих рук крепкую корку наста, удержаться на снежном языке буквально на последнем метре, дальше уже был обрыв.