Ольга Лаврова - Волшебные узоры (Динозавр)

Ну же! Что она столь боязливо утаивает?

— Кто-то крикнул на лестнице. Непонятно так: «Ах!» — и все. И потом пробежали под окнами.

— Сколько?

— Как будто один… да, один.

— Выглянули в окно?

— Нет, что вы! Я послушала под дверью — на лестнице тихо. Включила телевизор.

И все? Всего-то навсего? Эту малость было так трудно выговорить вслух? Шут бы побрал запуганных свидетелей! Он выяснил, какая шла передача, что именно изображал экран. Ответы звучали уверенно.

— Спасибо большое, вы помогли уточнить время.

Женщина осталась в убеждении, что отважно исполнила свой гражданский долг.

К кому же сюда направлялся Серов? Что его привело в чужой подъезд?

Квартирный опрос жильцов начали с Никишиных. Чем отсиживаться в оперативной машине, Зина присоединилась к Пал Палычу.

Комната, куда их впустили, большая, но захламленная, выдавала все секреты хозяев: их сиротство и бедность, безалаберность и неумелые попытки навести чистоту.

Ютились неубранные остатки ужина с краю массивного, на массивных же ногах стола. Остальную его площадь занимали краски, кисти, карандаши и многочисленные листы с набросками. Над ними трудился один из Никишиных, лет на вид двадцати.

Услыхав: «Следователь Знаменский, эксперт Кибрит», — он поднял суховатое, скептического склада лицо, сказал неприветливо:

— Меня зовут Игнат.

Младший, долговязый, нескладный подросток с хохолком на макушке присел в шутовском реверансе:

— А меня Афанасий. В просторечии — Афоня.

Он был полон любопытства и пялился на Зину, завороженный ее желтыми глазами.

— Садитесь.

Кибрит заинтересовалась стенами. Они были густо увешаны картинами и рисунками, по большей части в абстрактном стиле. Но попадались и реалистические полотна и гравюры, выполненные уверенной смелой рукой. Среди гравюр она встретила персонажей «Мертвых душ», сцену булгаковского бала у Воланда и возле нее задержалась, тронутая поэтической и горькой фигуркой Маргариты.

Пал Палыч последовал приглашению Игната — сел.

— Слышали о происшествии?

— Конечно. На лестнице стоял гвалт, бегали смотреть.

— А чем вы занимались до того, как начался гвалт?

— Вернулись с футбола и вот, — Игнат указал на свои листы.

— Вы узнали лежащего человека?

— Нет.

— Близко Дикарев не пускал, — жизнерадостно пояснил Афоня. — Так что с птичьего полета.

— Но вы ведь знакомы с потерпевшим.

— Сейчас парень один заскочил, говорит, это дядя Леша. Говорит, кто с ним «козла» забивал, велено дома сидеть.

Пал Палыч положил поверх рисунков раскрытый паспорт.

— Он?

Игнат кивнул, Афоня перегнулся из-за плеча брата.

— Ага, он. Законно играл!.. Хоть выживет?

— Прогноз неопределенный. Характерно, что понятия не имеет, кто его. Что можете рассказать о Серове?

Игнат пожал плечами, Афоня следом.

— Только, что хорошо играл в домино?

— Но не настолько, чтобы его за это прирезать, — усмехнулся Игнат. — Есть лучше играют, а живут.

В дверь коротко стукнули, вошел Томин.

— Уголовный розыск.

— У нас что, самая просторная комната в доме? Здесь теперь будет штаб ЧК?

— Но-но, молодое поколение, — мельком оглянулся Томин на Игната. — Паша, на два слова.

Ничего нового Знаменский не получил. У родственников были сбивчивые предположения и ни единого факта. Серов сидел за кражу, освободился семь месяцев назад. Похоже, завязал, пил мало. Любил футбол и домино, копил деньги на мотоцикл. Детей, по счастью, нет. Томину дали координаты двух его приятелей.

Пока обсуждали, что еще можно незамедлительно предпринять, Афоня крутился возле Кибрит, продолжавшей рассматривать стены.

— Вы вдвоем? — спросила она.

— Мать умерла три года назад, а отец давным-давно. И как вам? — указал он на стену.

— Кое-что, по-моему, здорово. Эта тоже ваша? — она взяла с полки деревянную статуэтку — выразительную голову негритянки с дремотным взглядом.

— Моя, — небрежно ответил Игнат. — Когда провели паровое отопление, знаете ли, осталось много хороших дров. Жаль было бросать.

Кобеня, подумала она. Знает, что талантлив. А самоирония — особого пошиба кокетство.

— Какие-нибудь родные есть? — обернулась к Афоне.

— Тетки. Но они из первой половины века. Этакие доисторические материалистки.

— До старости комсомолки тридцатых годов, — уточнил Игнат.

— А вы? — подключился к разговору Пал Палыч, отпустив Томина.

— Я?.. Инакомыслящий тростник.

— Ясно. И свободный художник?

— Свобода творчества есть осознанная необходимость денег.

Афоня беззвучно зааплодировал брату.

— Есть, кстати, разница между творчеством и искусством, — работал Игнат на Зину. — Когда делаешь то, что хочется, — это творчество. Что начальство велит — уже, знаете ли, искусство. Вот, например, дали заказ — занимаюсь искусством. Новая обертка для конфеты «Накось, выкуси».

Кибрит улыбнулась:

— В смысле «Ну-ка отними»?

Знаменский тоже пустился в обход комнаты.

— За что сидел Серов, не знаете?

— Вам лучше знать, — отрезал Игнат.

— Я-то знаю. Интересно, что знаете вы. Он о себе рассказывал?

— А нам было до лампочки! — хмыкнул Афоня.

Пал Палыч приостановился. Какие-то рубленые плоскости. Серовато-зеленые. Книзу расширяются несимметричным веером. Вон кружок, похожий на глаз. Нет, профан я в живописи, не понимаю. Хотя…

— Это рыбы?

— Надо же! — изумился Афоня.

Игнат промолчал, дернул щекой.

Ему досадно, что я догадался, сообразил Пал Палыч. Совершенный еще мальчишка. Самолюбивый, в чем-то ущербный.

— Вы с Серовым не захаживали друг к другу в гости?

Парня словно заподозрили в чем-то унизительном:

— С какой стати?

Тут он обнаружил у себя на локте прореху, поспешно закатал рукава рубашки. Разозлился.

— А с кем, кроме вас, он был знаком в этом подъезде?

— Товарищ начальник, я художник, а не участковый!

Афоня — ехидный подголосок — ввернул:

— Улавливаете разницу?

Нет, не получится разговор, пора откланиваться. Драный рукав вконец испортил атмосферу.

— Ребята, ну что вы ерепенитесь? — не утерпела Зина. — По-моему, Игнат, вы достаточно серьезный и взрослый человек…

Тот решительно прервал:

— Я не содержался, не привлекался и не намеревался. Но я не серьезный человек. Я человек легкомысленный.

— Легкое отношение к жизни часто ее осложняет, — машинально бормотнул Знаменский.

— Серьезное отношение к жизни тоже ее осложняет.

Да откуда тебе взять легкомыслие-то? Не баловень судьбы, ничей не сынок. Один на один с миром. Да еще младший на руках.

…Когда они уже за полночь садились в машину, завершив беседы с жильцами — абсолютно безрезультатные, — окно Никишиных еще светилось. Легкомысленный человек продолжал корпеть над своими листами.