Леонид Словин - Астраханский вокзал. Повесть и рассказы

— Вы в каком купе едете? — спросил Денисов потерпевшего.

— В третьем. Девятое и десятое места. Если выходы на площадь перекрыть, по-моему, можно еще задержать: примета характерная!

— Извините.

Денисов бросился к вагону.

— Зеленый дали! — крикнул Блохин.

Тамбур был забит людьми.

— Провожающие! — волновалась в дверях проводница. — Есть еще провожающие?

Денисов протиснулся вперед. В первом купе ехали летчики.

— Не видели, здесь выносили сумки?..

— Разве уследишь?

Во втором и третьем купе он тоже ничего не узнал.

— Здесь уже спрашивал какой-то мужчина, — сообщили в четвертом.

Неожиданно Денисов увидел две одинаковые сумки, занимавшие всю нижнюю полку соседнего купе.

— Чье это?

— Когда мы вошли, они уже стояли.

Послышался толчок. Поезд отправился.

— Товарищи, чьи сумки?

На голоса в купе пробилась женщина.

— Господи! Как вы нашли?!

— Ваш муж поставил их в чужое купе…

По забитому людьми проходу Денисов устремился назад. Навстречу, энергично работая локтями, двигался потерпевший. Как пловцы на дистанции, не замечая друг друга, проследовали они каждый по своей дорожке. Проводница закрывала тамбур.

— Нельзя! — крикнула она Денисову. — Теперь только через два часа.

— Уголовный розыск!

Тон его не позволил усомниться. Денисов спустился на подножку. Опережая свой тихий свист, совсем рядом — по соседнему пути — проскочила электричка.

— Осторожнее!

Денисов спрыгнул с поезда за выходными стрелками. Блохин ждал его в конце платформы.

— Порядок? Думал, тебя в Баку увезут!

— Со спальными местами туго.

На перронах, успел заметить, пассажиров сильно поубавилось — верный знак, что время приближается к полуночи.

— Хорошо сработано, — признал Блохин.

Денисов отвернулся: улыбка, с которой он ничего не мог поделать, уже выдавала его скромный неофициальный триумф.

31 декабря, 23 часа 10 минут

Время в переполненной людьми электричке пролетело незаметно. В Деганове Илья вышел из поезда, спрыгнул с платформы и пустырем зашагал к оврагу. Снова вовсю хлестал дождь. Ветер, который на вокзале почти не чувствовался, завывал здесь длинно, тоскливо. Впереди на бугре чернел забор мебельной фабрики. Тропа вела к мосткам, построенным для рабочих, живших по ту сторону оврага. Пройдя по пустырю метров триста, Илья резко повернул назад, присел на корточки и замер. Позади никого не было. Ни один подозрительный звук не доносился и от домов, вплотную подходивших к пустырю сбоку. Илья немного подождал, поднялся и стал осторожно спускаться по склону оврага.

Туман постепенно рассеивался. На дне оврага бурлил ручей. Благодаря отходам мебельного производства он не замерзал даже в самые лютые морозы. Илья спустился по склону. В том месте, где ручей втягивался в бетонированную трубу, он присел и снова огляделся. Ледяной наст с вмерзшим в него камышом держал крепко. Илья положил сверток на наст, заголил руку, окунул в ледяную воду.

Банка была на месте. Илья достал ее, проверил герметически закрывавшуюся крышку. В банке лежал капитал, предназначенный для покупки дачи. Илья переложил деньги из кармана в банку и снова тщательно ее закупорил.

Теперь он совсем близок к цели: прописка — и сразу домик в Подмосковье. Через месяц-другой можно будет, пожалуй, перевозить семью.

Обратный путь к домам оказался много легче. Прижимая сверток локтем, Илья поднялся по склону оврага, прямиком быстро дошел до жилого массива. По случаю праздника в домах не было ни одного темного окна. Илья нашел дом, поднялся лифтом на восьмой этаж.

— Вы?! — Принимая сверток, хозяйка затрепетала. — Догадываюсь, что это. Хрусталь? — Она пожала руку красноватыми крепкими, похожими на мытую морковь в пучке пальцами. — Очень тронута, спасибо. Все в сборе. Он должен сейчас подъехать, уже звонил…

Ждали начальника жэка, который обещал помочь с пропиской. Илья снял пальто, закурил, прошел к висевшему в конце коридора зеркалу. Из овальной рамки на него глянуло несколько помятое лицо тридцатилетнего мужчины, с крупным носом и чуть заметной красноватой ниточкой в глубине левого глаза. Илья поправил галстук.

«…Этот костюм, рубашка, чистое лицо, руки — разве легко было содержать себя в чистоте, когда приходилось ночевать где попало — на вокзальных скамьях, даже в подъездах?! Сейчас самое страшное позади. Есть деньги, жилье, правда, еще нет прописки».

Позади раздался звонок — Илья вздрогнул. Проклятые нервы!

— Наконец-то! — Хозяйка пошла кому-то навстречу, послышался звук поцелуя. — А мы уж совсем заждались! Теперь все в сборе.

— Погода-то какая! Еле нашел такси, — ответил густой бас. — Вся Москва как с цепи сорвалась!

Вслед за ними Илья прошел в гостиную.

— Илья, племянник Виктора, учитель физики в школе в Юрюзани и студент-заочник Института иностранных языков, — начальнику жэка надо было говорить правду — все равно узнает из документов.

— Помню. — Начальник жэка оказался нестарым, но с лицом, изрытым морщинами. — Я уже зондировал почву, молодой человек, кажется, все будет в порядке. — Кивнув Илье, он снова повернулся к хозяйке: — Так что у нас главное, мать? На что, так сказать, прицел держать? Грибы? Соленья?

Чтобы не мозолить глаза, Илья незаметно удалился. В кухне муж хозяйки, Виктор, вел разговор об ипподроме:

— …Первым Натюрморт был — все видели! От Магнолии и Евфрата.

Одна из хозяйничавших в кухне женщин вручила Илье круглый консервный нож:

— Вот кому поручим консервы. Люблю, когда мужчины накрывают на стол: красиво у них получается.

Илья улыбнулся из приличия. Другие женщины его не интересуют, хотя он в браке уже восемь лет. Он любит жену. Это как страсть. Как она сказала ему перед отъездом? «Страсть» и «страдание» — слова даже этимологически связаны. То же и в немецком — «ляйден» и «ляйденшафт». У нее врожденная способность к языку… Нет, он не ошибся, когда настоял, чтобы она тоже поступала в иняз. Тесть был против: лишь две специальности тесть считал на свете стоящими — бухгалтера и часового мастера… Да еще, пожалуй, врача!

— У вас определенные способности, молодой человек. — Женщина сделала еще одну попытку его расшевелить.

— Только прилежание.

— Прилежание и упорство лучше, чем гений и безалаберность.

«…Сейчас другое время, — доказывал Илья тестю, — о куске хлеба и глотке воды можно не заботиться, а вот о машине, о даче…» Они сидели у тестя в избе, разговаривая, смотрели на вытянувшуюся вдоль забора поленницу. «Если не будете нам мешать, обещаю, она будет счастлива. Я на ветер слов не бросаю». Это был еще один вексель, по которому теперь следовало расплачиваться. Тесть молча пил чай, размачивая сушки в молоке. Будь он покрепче, лет десять назад, он бы не потерпел у себя за столом таких разговоров. «Она будет учиться заочно, уедет со мной в Юрюзань. Но и там мы надолго не останемся, переедем в большой город». — «Каким же это путем?» — спросил старик. «Посмотрим», — пожал плечами Илья. Тесть помолчал. «Будто вся жизнь для тебя в этом, Илья, — дача, машина… Зверьки есть такие — леминги. По радио передавали: упрутся однажды и за тысячи километров бегут к морю, как кто их гонит! Стая за стаей. Там и топятся… Ничем, передали, не своротишь!»