Эд Макбейн - Озорство

Подозреваемому задают беспрерывно одни и те же вопросы, и он, истощив в конце концов запас заготовленных заранее ответов, начинает выкладывать то, что, по его разумению, сыщикам не следовало бы знать.

— Вы всегда выполняли работу, связанную с поддержанием порядка? — спросил Мейер.

— Смотря по тому, что вы подразумеваете под работой, связанной с поддержанием порядка.

Хейзу захотелось съездить ему в зубы.

— Человек, выполняющий эту работу, имеет значок полицейского, — произнес он. — Да вы сами прекрасно знаете что такое работа, связанная с поддержанием порядка.

— Я работал надзирателем в тюрьме. Это работа, связанная с поддержанием порядка? — сказал Гамильтон.

Теперь ясно, почему он думал, что сможет противостоять сыщикам. Он был немного знаком на практике с уголовным процессуальным правом, поякшался с такими же, как он сам, мерзавцами, которые влипли и отбывали сроки лишь по своей глупости. Он был хитрее и смышленее всех знакомых ему жуликов, хитрее и смышленее вот этих двух допрашивавших его ничтожеств. А может быть, это ему только казалось? Но он пытался сейчас доказать свое превосходство над ними. Мистер Хладнокровие. Улыбается и покуривает сигарету. У Хейза зачесались руки вбить ему эту сигарету в глотку.

— В какой тюрьме? — спросил он.

— Кастелвью. В северной части города.

— Давно ли вы работаете в приюте?

— Полтора года.

— Слышали что-нибудь о пропаже одеял?

— Нет. Были украдены одеяла?

— Много одеял, — уточнил Мейер. — С начала этого года исчезло двадцать шесть одеял.

— А я и не знал.

— Часть этих одеял появилась в городе.

— И об этом мне ничего не известно.

— Одно из них на железнодорожной станции «Уитком-Авеню».

— Понятия не имею, где это находится.

— Линия Харб-Вэлли, — подсказал Хейз.

— И это мне ничего не говорит.

— Тянется на север до самого Кастелвью. Вы сказали, что работали там. Было дело?

— Да.

— И ничего не слышали о линии Харб-Вэлли?

— Почему же не слышал? Конечно, слышал. А вот о станции «Уитком-Авеню» ничего не знаю.

— И значит, не могли отвезти туда на машине маленькую старушку. Так?

— Так.

— И тем не менее взяли ее из дома, где она жила, завернули в одеяло, украденное из приюта...

— Ничего не знаю ни о ней, ни об украденных одеялах.

— А старичка по имени Чарли знаете?

— Многих моих знакомых зовут Чарли.

— А вот этот Чарли дал нам отличный словесный портрет. Прямо как будто с вас списан.

— Вот как?

— Вот так, — подтвердил Мейер. — Сорок — сорок пять лет. Рост около ста восьмидесяти сантиметров. Глаза карие, волосы темные. Ну чем не вы?

— Чарли? А фамилия у него есть?

— Вот ее-то мы и хотим узнать от вас.

— Я же сказал вам, что знаю несколько десятков Чарли.

— По его словам, вы были тогда одеты в джинсы и коричневую кожанку. И сейчас вы точно так же одеты.

— Тысячи мужчин, одетых точно так же, как я, разгуливают в этот момент по нашему городу.

— Часы вашей работы в приюте? — спросил Хейз.

— Они меняются.

— Как же?

— По скользящему графику.

— Смены у вас восьмичасовые?

— Да.

— Три смены в день?

— С восьми до четырех, с четырех до полуночи и с полуночи до восьми, — кивнув головой, ответил Гамильтон.

— Точно так же, как у нас, — проговорил Мейер.

Гамильтон цокнул языком.

Хейзу захотелось влепить ему ногой ниже пояса.

— Пять дней работаете, два отдыхаете? — спросил он.

— Да.

— Ваши выходные дни?

— Четверг и пятница.

— Значит, сегодня у вас выходной.

— Да, сегодня у меня выходной. Вот поэтому-то вы и нашли меня за игрой в тотализатор.

— Вы работали в ночную смену тридцать первого марта?

Хейзу было отлично известно, что Гамильтон работал той ночью в приюте, потому что собственными глазами видел его там.

— Не помню, — ответил Гамильтон.

— Как это не помните? Ведь это же было всего три ночи назад.

— Да, кажется, работал в ночную смену.

— А двадцать четвертого марта? В этот день вы не работали в ночную смену. Так?

— Не помню.

— Если вы работали на этой неделе в ночную смену, значит на прошлой неделе ваша смена длилась с четырех до полуночи. Так?

— Возможно, так оно и было, — согласился Гамильтон.

— Посмотрим сюда, — сказал, Мейер. Открыл записную книжку на странице, где был напечатан календарь, и снял колпачок с шариковой ручки. — Вчера и сегодня вы выходной... это второе и третье апреля.

Гамильтон молчал.

— А предыдущие пять дней вы работали в ночную смену.

Это было с двадцать восьмого марта по первое апреля.

— Возможно, так оно и было, — повторил Гамильтон.

— Да, так оно и было, — подтвердил Мейер. — А перед этим вы отдыхали два дня. Двадцать шестого и двадцать седьмого, четверг и пятница...

Гамильтон подавил зевоту.

— А пять дней до этого вы работали с четырех до полуночи.

— Гм-мм.

Разговор этот ему надоел до смерти.

— С двадцать первого по двадцать пятое, — продолжал Мейер.

Гамильтон вздохнул.

— Следовательно, вы никак не могли работать 24-го после полуночи.

— Не мог.

— Итак, после полуночи вы не работали и гуляли по городу? — произнес Мейер и любезно улыбнулся.

Гамильтон уставился на него.

— А не припомните ли, куда вы пошли, закончив смену в полночь 24-го марта? — спросил Мейер.

— Домой спать. Точно.

— Сменились в полночь, отправились прямо домой и легли спать. Я вас правильно понял?

— Это мой обычный распорядок.

— И вы его придерживались в ту ночь?

— Да.

— Точно?

— Несомненно.

— А не заезжали ли вы случайно на железнодорожную станцию «Уитком-Авеню», а?

— Я уже говорил, что не знаком с...

— Потому что именно там оказалась женщина, — прервал его Мейер. — Рано утром 24-го марта.

— Позвольте узнать, о чем вы говорите.

— А два дня спустя подбросили Чарли, — продолжал Хейз. — В четверг утром 26-го. В ваш выходной день.

— Чарли, а фамилия? Я же сказал, что знаком с сотнями Чарли.

— Не угодно ли вам встретиться с нашим Чарли? — спросил Мейер.

— Нет.

— Ну а с Рубином Шэнксом?

— Сколько раз повторять, что не знаю его?

— А вот они, кажется, вас знают, — сказал Хейз.

Комната для допросов была занята, и поэтому сыщики беседовали с Джеффри Кольбертом в относительно тихой канцелярии. А помещение следственного отдела в это время заполонили разновозрастные подростки с дурными манерами. После окончания уроков они не придумали ничего лучшего, как застрелить своего одноклассника. И надо же было случиться, что в этот момент мимо школьного двора проезжала полицейская машина. Одни пронзительными голосами звали мам, другие адвокатов, и все в один голос заявляли, что мальчишку, бегавшего по школьному двору, убили двое полицейских, въехавших в школьный двор на машине. Да еще выстрелили ему прямо в голову. Они доказывали свою невиновность, и их крики, вопли и мольбы разносились по коридору второго этажа, но почти не проникали сквозь дверь в канцелярию. Там Паркер с Клингом предъявили Кольберту свидетельское показание, которое никакой юрист не смог бы оспорить.