Джеймс Берк - Пленники небес

— Что это у вас за старье играет? Этой песне уже, поди, лет двадцать, — спросил я у бармена.

— О чем это ты?

— Нового у вас ничего нет? 1987-й на дворе.

— Автомат сломан, парень. И вообще, полегче, а?

Я вышел на улицу. Мое разгоряченное от выпивки лицо овевал теплый ветер. Возле бара был маленький пирс; некоторое время я простоял, глядя, как волны заливают деревянный настил и как снуют в воде маленькие рыбки, вспыхивающие тусклым зеленоватым светом.

Ресторан был полон, а хорошо освещенный чистый бар вполне подходил, чтобы пропустить пару рюмок перед ужином. Когда я вошел, то почувствовал себя ныряльщиком, покинувшим свой батискаф и погрузившимся в сверкающе-враждебное подводное царство.

Метрдотель внимательно посмотрел на меня. Я, конечно, поправил галстук и попытался разгладить мятые полы пиджака, но мне все-таки стоило надеть темные очки.

— У вас заказан столик, сэр? — спросил он.

— Скажите Робин, что приехал Дейв Робишо. Я подожду в баре.

— Простите?

— Скажите ей, что здесь Дейв из Нового Орлеана. Мою фамилию трудно воспринять на слух.

— Сэр, я советую вам встретиться с ней в нерабочее время.

— Послушайте, вы наверняка прекрасно разбираетесь в людях. Посмотрите на меня. Разве похоже, что я собираюсь уходить?

Я заказал выпивку и через пять минут увидел ее. На ней было короткое черное платье и белый фартук, ее фигура и танцующая походка заставляли мужчин искоса поглядывать на нее. Она улыбнулась мне, но в ее глазах я прочел замешательство.

— И ты проделал такой путь из-за меня? — спросила она.

— Как ты, детка?

— Неплохо. Ничего себе работенка. Эй, не вставай.

— Ты когда заканчиваешь работу?

— Через три часа. Пойдем, посидишь со мной. Блин, тяжелый-то какой.

— Пьяный ветер дул сегодня утром в Нью-Иберия.

— Ладно, пошли-ка с мамочкой и закажем что-нибудь поесть.

— Я ел в самолете.

— Оно и видно, — усмехнулась она.

Мы уселись в обтянутые светло-коричневой кожей кресла по ту сторону бара. Она закурила сигарету.

— Дейв, что ты делаешь? — спросила она.

— О чем ты?

— Об атом. — Она постучала ногтем по моему бокалу виски с содовой.

— Надо же иногда расслабиться.

— Ты что же, с женой поругался?

— Закажу-ка я себе еще порцию. Ты-то что будешь, кофе или кока-колу?

— Буду ли я кофе? Браво, Дейв. Послушай, я постараюсь смыться пораньше, вот только кончится запарка с ужином. Вот тебе ключ от моей квартиры, и через часик я подойду. Это недалеко.

— У тебя дома есть что-нибудь выпить?

— Пара бутылок пива, и все. Я тут хорошо себя веду, Дейв. Никаких колес, никакой выпивки. Ты не представляешь, как хорошо я себя чувствую по утрам.

— Встретимся «У Джо».

— Что ты там забыл? Туда ходят какие-то придурки из колледжа, которые где-то слышали, что на стены тамошнего туалета ссал Эрнест Хемингуэй... бррр...

— Увидимся через час, детка. Ты — прелесть.

— Ага, посетители бара «Улыбка Джека» мне тоже так говорили. Особенно когда пытались пощупать. По-моему, сегодня утром тебе прямо в башку угодила молния.

Когда примерно через час она появилась «У Джо», я сидел в одиночестве за одним из дальних столиков, поток воздуха от напольного вентилятора колыхал мою штанину, а мокрый рукав моего полотняного пиджака, висящий на стуле, хлопал на ветру, точно вывешенная на просушку простыня. Большая раздвижная дверь была нараспашку, и были видны пурпурные огни улицы. Двое полицейских пытались задержать пьяного, причем вели себя крайне бесцеремонно. Ему светила кутузка.

— Пошли, лейтенант, — сказала она.

— Подож-ж-жди-ка, пусть легавые свалят. Башка так и кружится. Ки-Уэст не место для неприятностей.

— Стоит мне тряхнуть сиськами, они шляпы снимают. Такие джентльмены. Хватит пить, пошли.

— Я должен рассказать тебе кое-что. Про мою жену. А потом ты мне поподробнее расскажешь кое о ком из наших новоорлеанских знакомых.

— Завтра утром. Сегодня вечером мамочка будет готовить тебе бифштекс.

— Ее убили.

— Что?!

— Расстреляли в упор из обрезов. Да, такие дела.

Она уставилась на меня, открыв рот. Ее ноздри побелели.

— Ты хочешь сказать... что Бубба Рок убил твою жену?

— Может быть, он. А может, и нет. С такими, как Бубба, никогда точно не знаешь.

— Дейв, мне очень жаль. Господи Иисусе. А я тут при чем? Господи, я не верю.

— Ты тут ни при чем.

— Если бы так, ты бы не приехал.

— Я просто хотел расспросить тебя кое о чем. Да и просто увидеть.

— Наверное, потому-то ты неровно дышал ко мне, когда еще не был женат. Ладно, поговорим об этом, когда просохнешь. — Она осмотрелась; поток прохладного воздуха ерошил ее короткие черные волосы. — Это местечко — дыра, и вообще весь город — дыра. Полным-полно лесбиянок и проституток из Нью-Йорка без гроша. Зачем ты только меня сюда отправил?

— Ты же вроде сказала, что здесь неплохо.

— Как мне может быть неплохо, когда у людей жен убивают? Ты, видать, сам полез на рожон, Дейв. Не послушал мамочку.

Вместо ответа я потянулся к стакану.

— Не выйдет, милый. Сегодня мы больше пить не будем. — Она забрала у меня стакан и вылила его содержимое прямо на стол.

Она жила на втором этаже ветхого оштукатуренного дома с красной черепичной крышей на углу Дюваль-стрит. Одну из стен разрушал огромный баньян, а крошечный двор зарос травой и лохматыми бананами. Квартира Робин состояла из крошечной кухни и спальни, отгороженной шторкой, а диван, обеденный стол и стулья будто привезли с распродажи подержанных вещей.

Робин была доброй и старалась от чистого сердца, но стряпня ей не удалась — в особенности с точки зрения человека, чей желудок был отравлен алкоголем. Бифштекс подгорел, картошка плавала в жутковатой смеси жира, сажи и пережаренного лука; кухня пропиталась дымом и запахом неаппетитной стряпни. Я попытался съесть хоть немного, но не смог. Алкоголь выжег мое нутро, кожа на лице стала серой и жесткой; такое впечатление, что я разом постарел на сотню лет или кто-то просунул мне нож между ребер и медленно проворачивает.

— Тебе что, плохо?

— Нет, просто надо прилечь.

С минуту она смотрела на меня при свете свисавшей с потолка лампочки без абажура. У нее были зеленые глаза и густые длинные ресницы, так что, в отличие от большинства своих товарок с Бурбон-стрит, накладные ей были ни к чему. Она достала из комода две чистые простыни и постелила мне на кушетке. Я плюхнулся на нее, разулся и принялся тереть лицо руками. Я снова стал потеть, и даже от пота тянуло алкоголем, как тянет сыростью и холодом из открытого колодца. Она принесла мне подушку.

— Робин, — позвал я.

— В чем дело, лейтенант? — спросила она.

Я положил ладонь ей на запястье. Она присела рядом, смотря прямо перед собой, скрестив руки на груди и поджав колени под своим черными платьем.