Виктор Пронин - Банда 6

— Да, Паша, да! Кто для чего создан... С природой не поспоришь.

— Кстати, Худолей опять отличился.

— Все! Мне пора. О худолеевских подвигах расскажешь кому-нибудь другому.

— Я имею в виду, что он весь день не пьет. Ни капли в рот.

— Не верю! — заорал в трубку Шаланда и отключил телефон.

Снова и снова просчитывая события, случившиеся в объячевском доме, пытаясь понять суть происшедшего, Пафнутьев постоянно упирался в нечто необъяснимое — что произошло у строителей? Он мог понять поведение Вохмяниных, и Маргарита была ему понятна, и Света. Хотя и были к ней вопросы, недоумения, но по каким-то своим причинам он отодвигал Свету в сторонку — отойди, дескать, не мешай нашим серьезным разборкам.

Вьюев?

И с этим все в порядке, Пафнутьев мог предсказать его поведение, предвидеть решения — и спокойные, и истеричные, и попросту беспомощные.

Скурыгин становился все более спесивым, он возвращался в свой мир, где привык повелевать и решать судьбы. Так уж случилось, что судьбу его самого решил другой человек, и Скурыгину оставалось только подчиниться. Причем держался он не слишком твердо, не слишком, это Пафнутьев понял сразу. Чтобы без пыток, избиений, без голода дрогнуть и подписать все, что тебе подсовывают... Слабак этот Скурыгин. И все его высокомерие, какое-то больное, надсадное самолюбие, все только подтверждало — слабак.

— Мне нужно позвонить, — подошел он к Пафнутьеву через два часа. Я и об этом должен просить разрешения?

— Конечно. Но я разрешаю.

— Знаете... Мне уже расхотелось звонить.

— В таком случае ничем не могу помочь.

— Три месяца назад я пришел в этот дом с сотовым телефоном. Я могу затребовать его обратно?

— Затребовать, конечно, можете. Но получить — нет.

— Почему?

— А я не знаю, где он, куда вы его сунули! — расхохотался Пафнутьев, убеждаясь еще в одной закономерности — спесь и глупость идут рядом, да чего уж там: это проявление одного и того же человеческого качества — ограниченности.

— Я вижу, вам приятно видеть людей в дурацком положении? — спросил Скурыгин.

— Да. А вам?

Поперхнулся Скурыгин, закашлялся, хотел сказать что-то резкое, что сразу поставило бы на место эту прокурорскую крысу, но сдержался, взял себя в руки и промолчал. И правильно сделал. Таких людей Пафнутьев не любил и даже не боролся с этим своим чувством. В мимолетном споре Скурыгин поступил верно, грамотно. Но глупо и самонадеянно, более того, безрассудно он поступил часом позже — позвонил в свою контору, потребовал каких-то ответов, отчетов, кого-то пропесочил за нерадивость, кого-то сдержанно похвалил.

А напрасно, ох напрасно!

Не знал еще Скурыгин, насколько изменился его мир, насколько изменилось собственное положение в этом мире. Два месяца изоляции не проходят безнаказанно нигде, а уж тем более в том рискованном деле, которым он занимался. В течение следующего часа после его звонка о том, что он жив, здоров, что намерен вернуться и снова все взять в свои руки, о том, что он, как и прежде, тверд и решителен — обо всем этом уже знали его партнеры, конкуренты, соратники и прихлебатели.

А не надо бы, ох не надо!

Ну, да ладно, сделанного не вернешь, слово не воробей.

Главное в другом — и со Скурыгиным у Пафнутьева не было неясностей. Он этого человека видел и понимал до самого донышка. Затруднения и полная необъяснимость у Пафнутьева были связаны с Вулыхом и Петришко. Почему один убит, а второй сбежал? Как понимать миллион долларов, если Объячев год не платил им заработанных денег, ограничиваясь кормежкой и постелью? Правда, Шаланда сказал, что Вулых тронулся умом... Пафнутьев в это не верил. О строителях у него сложилось мнение, как о людях здоровых, выросших в ясных отношениях, в своих горах, окутанных чистым воздухом и ежедневной необходимостью зарабатывать на хлеб. Такие люди если и трогаются умом, то чаще это связано с потерей дома, семьи, близких людей, с потерей привычного образа жизни.

Но миллион долларов...

Это, конечно, серьезное обстоятельство. Такая куча денег может повредить любой разум, внести душевную сумятицу в самый сильный характер.

И Пафнутьев отправился в город на встречу с Вулыхом. Ничего не планируя и не намечая, он решил, что сообразит по ходу — что сказать, о чем спросить, какими словами.

Шаланда сидел в своем кабинете со всей монументальностью, которую только мог изобразить. Он уже видел себя на экране телевизора и, похоже, нравился себе. На нем была белоснежная рубашка, китель украшали подновленные колодки орденов и медалей — их у Шаланды оказалось на удивление много.

— Привет, Шаланда! — легкомысленно произнес Пафнутьев, сразу разрушая атмосферу неприступности. — Как поживаешь? Что новенького? Говорят, весна будет холодная и затяжная. Мне верные люди сказали. По секрету, конечно.

Шаланда не ответил. Посопел некоторое время, соображая, на какие пафнутьевские слова отвечать необходимо, а какие можно пропустить мимо ушей. И, решив, видимо, что тот не произнес ни единого серьезного слова, лишь буркнул недовольно:

— Привет.

— Говоришь, Вулых умом повредился?

— Что Вулых, Паша... А мое здоровье не стоит внимания?

— В тебе, Жора, я уверен. Ты не тронешься.

— Это почему же? — с обидой спросил Шаланда, будто его упрекнули в полной бесчувственности и уже потому он никогда не поплывет умственно и душевно.

— Потому что этого не может быть никогда! — твердо произнес Пафнутьев и даже губы сжал, показывая, как он уверен в своих словах и в самом Шаланде.

— Ну, ладно дурака валять... Что с Маргаритой?

— Мертва.

— Почему?

— Жора, никаких следов насилия. Лежит смирненькая такая, ручки, ножки вытянула, глазки прикрыла, бледная вся... В общем, совершенно неживая.

— А убивать есть за что?

— Есть. После смерти Объячева она осталась хозяйкой дома. А дом с участком по приблизительным прикидкам тянет на миллион долларов.

— Опять миллион! — проворчал Шаланда. Видимо, история с обнаружением у Вулыха долларов его достаточно потрепала.

— Так вот, если кто-то решит, что может на каких-то там основаниях этот дом присвоить... То Маргарита обречена.

— Может, самоубийство? — предположил Шаланда.

— Я уже думал... Но знаешь... Это ведь четвертый труп. До сих пор никакими самоубийствами не пахло. А здесь железный повод — дом. И, по моим глупым прикидкам, есть все-таки люди, которым жалко с этим домом расставаться.

— Кто эти люди? — спросил Шаланда таким тоном, будто готов немедленно мчаться на задержание преступников.

— Жора... Не гони волну. Мы с ними разберемся. Опять же я не уверен. Говорю осторожно — по моим глупым прикидкам...

— Я уже знаю, Паша, такую закономерность... Когда я слышу от тебя глупые прикидки, можно смело вызывать группу захвата. Мне кажется, сейчас именно такой случай. А там как знаешь... Не сбегут?