Елена Топильская - Белое, черное, алое…

— Ну и что, что вы оперуполномоченный? Вы на красный свет проехали перекресток!

Ленька припал к окошку и проникновенно сказал:

— Друг! Видишь — следователя везу на происшествие, труп второй час на улице лежит. Торопимся…

Инспектор наклонился и заглянул в салон. Вряд ли моя заспанная физиономия могла являться свидетельством того, как мы торопимся, но как бы то ни было, он вернул Леньке документы и козырнул:

— Ладно, поезжайте, но запомните, что на красный свет полагается стоять.

— О чем речь, командир, спасибо, — с чувством произнес Ленька и резко тронулся с места, продолжая:

— Только я на зеленый вообще не езжу! Ну что, — обратился он ко мне, — выспались? Вас домой доставить?

— Домой, Леня, — пробормотала я и погрузилась в сон, но он тут же, как мне показалось, растолкал меня и сказал:

— Приехали!

Войдя в квартиру, я прислонилась к стеночке и постояла так минут десять, не в силах раздеться. Наконец, охая и кряхтя, благо никого не было, и никто меня не слышал, и можно было громко, вслух, посочувствовать себе: «Бедная Машенька! Какая ты несчастная!» — я разделась и поползла в ванную. Там, на пороге, я остановилась в трансе и заплакала горькими слезами, потому что измученный взгляд мой сразу же упал на таз с замоченным позавчера бельем. Если бы хоть еще вчера; уж до завтра бы достояло; а три дня — это слишком, надо сегодня стирать…

Согнувшись в три погибели над ванной, корчась от жалости к себе, я стирала Гошкины штанишки и Сашкины рубашки, накопившиеся за неделю, а впереди меня ждал комплект грязного постельного белья, которое приходится стирать дома, а потом еще и гладить, поскольку прачечные нынче дорогие, а зарплату вовремя не платят.

Я вспоминала, как в первый месяц нашей совместной жизни с Сашкой я стирала белье по ночам, когда он засыпал, потому что нам не хватало времени вдвоем и мне жалко было отвлекаться на прозаический быт. А сейчас — нет, меньше я не стала его любить, упаси Боже, и думаю, что и он ко мне не охладел, но что-то уже изменилось в наших отношениях. Иногда мы даже слегка огрызаемся друг на друга, очень редко, но уже заметно, что каждый из нас перестал быть для другого идолом, личностью без единого темного пятнышка. Мы увидели наконец друг друга в фокусе, когда растаяло искажение от любовной эйфории. И обнаружили, что даже с учетом обнажившейся сущности мы прекрасно подходим друг другу.

Ожесточенно отдраивая воротнички и манжеты, я вспомнила, как мы с Сашкой год назад гуляли по заснеженным аллеям в желтом свете фонарей, все рассказывали про себя, и я развивала тему о том, что, какой бы всепоглощающей ни была любовь, ее все равно хватает не больше чем на два года, потом заедает проза и люди начинают тяготиться друг другом; по крайней мере, у меня всегда бывало так; а Сашка, бредя рядом со мной в своем длинном черном пальто с большими карманами, куда он чуть ли не по локоть засовывал руки, необычайно серьезно сказал, что вот он бы прожил со мной и десять, и двадцать лет и никогда не тяготился бы мной… Тогда я задохнулась и от его слов, и от того, как он это сказал… А сейчас, по уши в мыльной воде, я с раздражением подумала, что свои рубашки он мог бы и сам стирать; я ведь работаю не меньше его и готовлю, а покушать мои мальчики любят, и уборка вся на мне, и с ребенком надо заниматься… Именно в этот момент раздался телефонный звонок. Вытерев мыльные руки, я не торопясь подошла к телефону и недовольно сказала в трубку:

— Ну?

— Машуня, — зазвучал голос любимого мужчины на фоне какой-то развеселой музычки и нестройного гула голосов, — ты знаешь, у нас тут день рождения, я задержусь немножко с коллективом, ладно? — Интонация у него была виноватая. — Ты знаешь, что я тебе хочу сказать?..

Конечно, он уже немного выпил. Нет, лицом в салат Сашка никогда не падает, и вообще чужой человек даже не заметит, сколько бы Сашка ни выпил, но я по голосу в телефонной трубке всегда определю, что он под градусом.

— Ради Бога, — устало сказала я.

— А почему у тебя голос такой? Машунечка, ты недовольна? Если хочешь, я сейчас же приеду!

— Да не надо приезжать, празднуй на здоровье.

— А что у тебя с голосом? Ты недовольна, Машуня, скажи?

— Я просто устала, все-таки ночь не спала.

— Бедненькая моя! Ложись спать. Малыша отправила? — поинтересовался Александр.

— Отправила.

— Ты одна?

— В компании грязного белья, — не удержалась я.

— Стираешь? Ну зачем? Я пришел бы и постирал…

— Ну а что ж ты не постирал вчера? Белье третий день замочено, — сказала я так сварливо, что даже сама испугалась, и поняла, что если буду продолжать в том же духе, то ему не то что стирать — домой вечером приходить не захочется, не сразу, конечно…

— Прости, — его голос звучал действительно виновато. — Я скоро буду, а ты ложись спать, меня не жди. Ты знаешь, что я тебе хочу сказать? — повторил он…

Это наша секретная формула выражения нежных чувств на случай, если рядом кто-то есть.

— И я тебя. Пока.

Я положила трубку и вернулась на свою Голгофу.

Все постирав, развесив, убрав в ванной, распихав по местам Гошкины игрушки, я поняла, что последние два часа двигалась на автопилоте и что если сейчас же не Дойду до кровати, то упаду прямо на пол. По пути в спальню я дернулась было за кассетой, но затуманенный усталостью мозг оказал активное сопротивление. Когда я вытянулась на кровати и вдохнула в себя тишину, не нарушаемую ничем, кроме тиканья часов, я из последних сил подумала, что зря гавкнула на Сашку, который меня-то отпускает на любые сборища, в любом составе.

Раньше, при жизни с Игорем, я о таком и мечтать не смела, даже невинное отмечание Восьмого марта в коллективе приходилось обставлять с тщательностью, достойной лучшего применения, чтобы это не кончилось членовредительством.

Блаженство отдыха в тишине и одиночестве наполнило мой организм… И в этот самый момент примирения с жизнью зазвонил телефон. Мигом прокляв весь земной шар вместе с населением, я дотянулась до аппарата и сняла трубку.

— Машенька? — раздался в ней нежный голос моего сожителя.

— Ну? — простонала я, еле сдерживаясь.

— Ты почему не спишь?

Я поняла, что выпитое исчисляется уже не мензурками (они там из мензурок пьют, а в почковидных медицинских тазиках подают салаты), а бутылками, несмотря на то, что интонации были абсолютно трезвыми, даже опытный нарколог сел бы в лужу.

— Потому что ты звонишь.

— Ой, прости, ради Бога, родная. Спи, пожалуйста, спи, отдыхай…

Он распинался еще минут пять, и я успела заснуть с трубкой в руке.

Проснулась на слове «целую» и раздавшихся вслед за тем коротких гудках.

Попыталась уснуть снова, но не тут-то было! Я ворочалась с боку на бок, залезала с головой под одеяло, открывала форточку, пила валокордин, — ни в одном глазу, хотя смертельная усталость давила на меня стопудовым грузом.