Александр Ласкин - ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ

Когда Эберлинг убедился, что призывы к состраданию не действуют, он поменял стратегию.

«Совершенно обесцененный труд художника, - писал он, - давно уже заставил меня отказаться от всякого рода выполнения заказных работ, это могут подтвердить лица, обращавшиеся ко мне с заказами. Живу я на средства, которые я получаю со службы, и считать меня лицом свободной профессии несправедливо».

Словом, Альфред Рудольфович указывает на явное противоречие, а заодно дает признательные показания.

Что за слепцы в домоуправлении! Дерут с него плату как со свободного художника, а он уже давно художник несвободный.

Правда, для ГОЗНАКа еще не работает, но уже подал заявку на конкурс памяти вождя.

Следовательно, ищет контактов с новой властью и пробует кое-какие варианты. Только почувствует, что одно предложение не проходит, как сразу выдвигает другое.

«Я никоим образом не могу платить за квартиру больше 15 р., с большой натяжкой 20 р. Прошу дать мне совет как выйти из положения».

Опять Эберлинга потянуло советоваться. Вспомнились, видно, те времена, когда любой его картине предшествовали долгие переговоры.

Бывало, работа занимала меньше времени, чем обсуждение всех тонкостей. Иногда целый день ломают голову, а потом решат, что нужна еще одна встреча в том же составе.

Художник, портретируемый, бутылочка винца…

Порой и это не финал. Выпито немало, а заказчик при своей цене. Жмет руку, называет «талантищем», но при этом говорит: вот и все, что могу предложить.

Когда Альфред Рудольфович почувствовал, что жизнь начинает меняться, он сделал попытку вписаться в поворот.

Сначала был готов отдать и пятнадцать, и двадцать рублей, а потом предложил кое-что более весомое.

Пусть в постскриптуме, фактически - в придаточном предложении, он высказал замечательную догадку.

А что если расплачиваться не денежными знаками, а непосредственно картинами?

Так прямо и написал: «Может быть, я могу какой-нибудь работой (портреты Ленина или Маркса) дополнить плату за квартиру? А денег достать не могу”.

Вот такое «дежа вю». Сразу вспоминаешь гоголевского Черткова, предлагающего околоточному «изделия своей профессии».

Этот опыт Альфред Рудольфович учел. Уж его-то сюжеты точно отличались благородным содержанием.

Пусть он и нарядил Ленина с Марксом в обычные платья, но выражение на их лицах было таким возвышенным, что хоть сейчас вешай на шею звезду.

В давние времена в квартиру Вейнера заглядывали исключительно гости, а теперь зачастили комиссии.

Неравнодушным взглядом рассматривали обстановку. Тыкали пальцами, громко высказывали мнение, требовали открыть шкатулки и сундуки.

Именно тогда проверяющие положили глаз на картину «Вид Босфора» и туалет красного дерева. Недвусмысленно выразили сожаление, что такие добротные вещи спрятаны от посторонних глаз.

Сейчас эти люди вели себя настырно, а когда-то их не пускали дальше прихожей. Вдруг откроется дверь в комнаты и буквально зажмуришься: какая, должно быть, там красивая жизнь!

Теперь можно все рассмотреть. Захочется, постучишь пальцем. Как бы удостоверишься: хороша работа! Еще послужит в случае необходимости власти рабочих и крестьян.

Официальное заключение - документ серьезный, но и тут не удержались от злобного шипа. Так и начали словами: «Шикарная мебель»·, вместив в них все свое недовольство.

А дальше продолжали спокойнее. Просто констатировали, что «… живет выше получаемого содержания продажей собственного имущества… на ранее приобретенный посредством эксплуатации капитал. Работает зав. музеем города «Старый Петербург», в бывш. Аничковом дворце».

Члены комиссии сильно потрудились, а все же вызнали, на какие средства существует бывший домовладелец.

Потому проявили такое рвение, что очень сочувствовали другим жильцам. Не могли спокойно смотреть на то, как одни купаются в роскоши, а другие едва сводят концы с концами.

В какую квартиру ни зайдешь, везде нищета. Различия незначительные. Или «нуждается сильно», или «очень бедный: если достанет кусок хлеба, и то не досыта и не всегда».

Особенно часто прибавляли: «беден мебелью». Как видно, всякий раз чертыхались и поминали Петра Петровича.

Сколько раз уплотняли Вейнеров, а все мало. Уплотнили бы больше, не пришлось бы их соседям жить в тесноте.

Не только у Хлестакова, но и у Чичикова имелись способности к литературе. Не пошел бы он по коммерческой части, мог стать сочинителем. Очень уж ловко у него получалось сделать из мухи слона.

Только прочел Павел Иванович имя Пробки Степана, как крепостная душа преодолела заточение в буквенном образе. Сразу представилось: топор за поясом, сапоги на плечах. Сколько губерний так исхожено вдоль и поперек…

Вот было бы интересно Чичикову ознакомиться с заключением комиссии. При его способностях он нашел бы много любопытного.

Увидел бы, к примеру, «Куликов Михаил Петрович, сапожник и самоучка» и его вообразил. Полюбовался отличной выправкой, а потом начал копать глубже.

Подумал: отчего такая бедность? Ведь на все руки мастер. Едва у жильцов что-то прохудится, так сразу к нему. Даже Эберлинг поддерживал с ним отношения на случай непредвиденных протечек.

А вот жена его, Прасковья Николаевна. Фигура куда менее отчетливая, но и не совсем белое пятно.

В Заключении названа «безработной», что следует понимать не как отсутствие занятий, а как тяжкий труд «на случайных поденных работах».

К тому же, «одна комната, бедная мебелью. Еле кормят четырех детей, которые все раздевши».

Слово «раздевши» выдает писавшего. Этот человек тоже обнаруживает себя в одной компании с обитателями квартиры двадцать семь.

Разное бывает сочувствие. К одному подойдешь с вниманием, а к другому с осторожностью. Пусть нет повода для раздражения, но отчего-то объятий не раскроешь.

И оценку дашь неокончательную. Точь-в-точь, по Гоголю: не слишком толст, но и не тонок, не красавец и не дурной наружности.

Так, где-то посредине, пребывал Соколин Василий Яковлевич из квартиры 6.

Сказано о Соколине несколько слов: «Счетовод правления Мурманской железной дороги, бывший священник. Живет прилично, без нужды».

Все, конечно, непросто. Правда, перспектива угадывается. Все-таки начинал как «священник», а стал «счетовод».

В принципе, и об Альфреде Рудольфовиче можно было так написать. И тоже не без доли сомнения. Как это, бывший придворный художник, а живет прилично, без нужды?

Не подвела Альфреда Рудольфовича интуиция. Со временем жильцы квартир 4, 6 и 8 исчезли в неизвестном направлении, а его никто не тронул.