Юлиан Семенов - Сборник Штирлиц, он же Исаев

– Ему сейчас пятьдесят шесть.

– У меня плохая память на лица.

– Кто с вами работал в концлагере Фленсбург?

– Холтофф?

– Так это Холтофф или нет?

– Да… Пожалуй что… Мне кажется, что он, но я боюсь ошибиться. Хотя нет, точно, это Холтофф.

– Теперь посмотрите на это фото.

– Тоже он. Так постарел… Неужели жив?

– Ну а если жив, тогда что?

– Покажите оба фото еще раз.

– Может быть, нам все же договорить у вас в доме?

– Прошу. – Рунге пропустил Исаева в комнаты.

– Вероятно, вы сначала спросите, знаю ли я адрес Холтоффа, и сразу позвоните в федеральную комиссию по охране конституции?

– Я ни о чем вас не спрошу.

– Все надоело?

– Просто мне надо кончить работу, которой я отдал последние десять лет, а если я обращусь к властям, меня начнут таскать по комиссиям, комитетам и подкомиссиям… Я прошел через все это. Допросы, очные ставки, свидетельские показания в суде, оправдание обвиняемых…

– Все-таки Кальтенбруннера повесили…

– А остальные? Где Бернцман? Зерлих? Айсман? Где они? Бернцман в земельном суде. Айсман у Дорнброка. Зерлих в МИДе…

– Вы пропустили Штирлица, господин Рунге.

– Штирлиц спас мне жизнь.

– Если бы война продлилась еще месяц и русские танки не вошли в Берлин, Холтофф бы вас прикончил, несмотря на все старания Штирлица.

– Вы хотите, чтобы я предпринял какие-то шаги?

– Да.

– Зачем это нужно вам, если я не хочу этого? Я, которого Холтофф мучил, кому он прижигал сигаретой кожу, кого он поил соленой водой? Зачем это нужно вам, если я этого не хочу?

– Зло не имеет права быть безнаказанным, господин Рунге.

– Он одинок?

– Пять лет назад у него родился внук.

– Наши внуки не виноваты в том, что было.

– Верно. В этом виноваты деды.

– Объявив войну, я принесу зло его жене, детям, внуку. Вы призываете меня к мести, а я против мести. Чем скорее мир забудет ужасы нацизма, тем лучше для мира. Надо забыть прошлое, ибо, если мы будем в нем, мы не сможем дать будущее детям.

– Забыть прошлое? Очень удобная позиция для негодяев.

– Вы у меня в доме… Я не имею чести знать вас, но просил бы выбирать точные формулировки.

– Я точен в выборе формулировок. Нас здесь никто не слышит, надеюсь?

Рунге ответил:

– Нас здесь никто не слышит, но мое время кончилось. Так что, – он поднялся, – всего вам хорошего. Ищите мстителей в других местах.

– Сядьте, господин Рунге. Я не собираюсь забывать прошлое. Я не забыл, какие вы писали показания в первые дни после ареста. Я не забыл, скольких людей вы ставили под удар своими показаниями. Я не забыл, как на допросах вы клялись в любви и верности фюреру.

– Штирлиц…

– И благодарите бога, что я не приобщал ваши доносы к делу, иначе вам было бы стыдно смотреть в глаза Нюрнбергскому трибуналу, где вы вели себя как мученик-антифашист. Я имею слабость к талантам, поэтому я изъял из дела все ваши гадости и оставил лишь необходимые клятвы в лояльности. Благодарите бога и меня, Рунге, что по вашим доносам не посадили никого из ваших коллег. И прозрели вы не в тюремной камере. Вы прозрели, когда я отправил вас в спецотдел лагеря, в удобный коттедж. Вас поили кофе и кормили гуляшом, но на ваших глазах вешали людей, а там были талантливые люди, Рунге, очень талантливые люди. И не моя вина, что вас там начал пытать Холтофф, – тогда я уже не мог помешать ему…

– Штирлиц?!

– Штирлиц… Вы правы, я – Штирлиц.

Рунге отошел к окну. Он долго молчал, а потом повторил:

– Штирлиц…

Исаев усмехнулся:

– Штирлиц…

Рунге долго стоял возле окна и курил. Не оборачиваясь, он тихо сказал:

– Я напишу все, Штирлиц. Вам я готов написать все. Диктуйте.

– Нет… Господь с вами… Я пришел не для того, чтобы диктовать… Я пришел для того, чтобы вы не забывали… Я не хочу, чтобы Холтофф повторял с вашими внуками то, что он делал с вами…

– Доброе утро, могу я поговорить с майором Гельтоффом?

– Майор Гельтофф сейчас дома и просил не беспокоить его до одиннадцати.

– Пи-пи-пи…

«Стерва! – ругнулся Исаев. – То, что она не говорит обязательного „ауфвидерзеен“, сбивает меня с толку. Это от старых немцев. Все-таки тринадцать лет в Германии что-нибудь значат».

Исаев остановил такси:

– Вельмерсдорф, Руештрассе, семь.

Гельтофф жил на Гендельштрассе, но Исаев по привычке не назвал точного адреса. Первое время он и в Москве, когда ехал на такси, ловил себя на мысли, что называет Скатертный переулок вместо того, чтобы просить шофера отвезти его прямо на улицу Воровского.

От Руештрассе до Гендельштрассе было совсем недалеко – полкилометра, не больше. Исаев огляделся: улочка была пустынная и тихая; коттеджи за высокими металлическими заборами, много плюща, плакучие ивы вокруг маленьких озер, воркование голубей и звонкие голоса детишек.

«Улица хорошая, – отметил Исаев, – а вон та ограда с бетонным выступом как раз для меня. Я смогу посидеть, и он меня не увидит из своего дома. Когда он будет выезжать и остановится на улице, чтобы закрыть ворота гаража, я успею сесть к нему в машину».

Когда из ворот выехал БМВ-1700 и Холтофф пошел закрывать за собой ворота гаража, Исаев быстро поднялся и тут же снова сел – свело ногу. Он понял, что не успеет сесть в машину до того, как Холтофф вернется. Он успел открыть дверь БМВ одновременно с Холтоффом. Тот посмотрел на Исаева: сначала недоумевающе холодно, потом отвалился на спинку сиденья и, побледнев, тихо спросил:

– Ты же мертв, Штирлиц… Зачем ты появился? Что тебе нужно от меня?

– Я рад, что ты сразу поставил точку над «i». Мне действительно кое-что от тебя нужно.

– Что?

– Хорошее начало… Молодец, Холтофф. Вон автомат. Позвони в газету к редактору Ленцу и пригласи его на дружескую беседу куда-нибудь в бар… Я после объясню, что меня будет интересовать.

– Добрый день, редактор Ленц.

– Здравствуйте, инспектор.

– Мое звание – майор.

– Да? Хорошо. Я это запомню.

После паузы Холтофф сказал:

– Мне пришлось пригласить вас в этот бар, потому что так будет лучше. Я не хочу лишнего шума… Вызов в полицию, официальные показания. Это всегда вызывает шум.

– Я не боюсь шума. Наоборот, я люблю шум. Он мне выгоден. Ведь я газетчик, майор Гельтофф.

– Значит, вы не хотите говорить со мной здесь?

Подумав, Ленц ответил:

– Я слушаю вас.

– Ваша газета – единственная, получившая интервью Павла Кочева. Меня интересует, кто из ваших сотрудников беседовал с ним? Когда это было? И где? Я обещаю вам, что это будет нашей общей тайной.

В бар зашли трое молодых ребят и девушка. Они заказали бутылку оранжада и сели к столику возле окна, разложив на нем учебники. Один из парней подошел к музыкальному автомату и бросил двадцатипфенниговую монету. Яростно загремели ливерпульские битлзы.