Юлиан Семенов - Сборник Штирлиц, он же Исаев

– По-моему, гениальный псих. Доктор вам сказал о его зяте? Адъютантик. Попробуйте. Может получиться.

– Спасибо. Теперь вот что… У вас с русской эмиграцией надежных связей нет?

– У меня лично нет.

– Понятно. А у вас лично, – улыбнулся Веезенмайер, – есть связи с теми, кто знает все о хорватских коммунистах?

Доктор Нусич вошел, держа в руках поднос, на котором были чеканный кофейник и три маленькие чашки на серебряных подставках. Горьковатый аромат турецкого кофе был густым и зримым, казалось, что воздух в комнате стал коричневым.

– Не голодны? – спросил Нусич Веезенмайера.

– Нет. Спасибо. Я стараюсь поменьше есть.

– Зря. Организм сам по себе откажется от того, что ему мешает.

– Я бы съел кусок мяса, – сказал Грац. – Или сыра.

– У меня великолепный соленый сыр. Вам принести, господин Веезенмайер?

Грац поморщился.

– Зачем спрашиваешь? Неси, и все. Буржуазная манера – угощать вопросом. Хорваты угощают, не спрашивая…

– Неприлично навязывать еду, – сказал Нусич, выходя.

Грац проводил взглядом доктора.

– Что касается хорватских коммунистов, то здешние большевистские агитаторы уже в тюрьме, их не выпустили, несмотря на амнистию…

– Я знал об этом в тот день, когда Мачек отдал приказ об аресте. Он арестовал их, чтобы показать нам свою силу… Серьезные люди?

– Очень. Особенно Август Цесарец.

– Талантлив?

– Да. – Грац внимательно посмотрел на Веезенмайера. – Нет, – поняв его без слов, сказал он, – Цесарец на контакт не пойдет. Он фанатик.

– Вы знаете, что Тельман не расстрелян?

– Почему?

– Будет очень славно, когда он обратится к немцам и скажет о правоте фюрера. Поддержка бывшего врага подчас важнее, чем славословия друга…

– Цесарец не согласится…

– Попробовать можно?

– Можно. У нас надежные подходы к тюрьме.

– Майор Ковалич?

– Ого! Сам признался или он уже давно с вами?

– Ковалич действительно верный человек, – усмехнулся Веезенмайер. – Попробуйте, а? Цесарец во-первых писатель, а уж во-вторых коммунист. Творческий человек, если он талантлив, всегда сначала «я», а потом «мы».

Грац покачал головой.

– Я не верю, что он согласится…

– А остальные? Которые взяты с Цесарцем? Что это за люди?

– Кершовани и Аджия – профессора, публицисты, теоретики. К их слову прислушиваются, и слава богу, что они лишены возможности говорить.

– Ну а Прица, например?

Лицо Граца стало презрительным.

– Он же серб. Серб, понимаете?

Веезенмайер медленно закурил, не отрывая глаз от Граца.

– Встречаемся завтра вечером. Здесь же. Да?

– Да. Погодите. Попробуйте сыр. Нусич скряга и дает домашним гроши на еду. Но ему присылают с гор великолепный сыр пациенты, которых он спасал от зубной боли.

После встречи с Грацем Веезенмайер вернулся в отель, где у него была назначена беседа с Фохтом. Проинструктировав оберштурмбанфюрера на ближайшие сутки, Веезенмайер поднялся к себе в номер, а Фохт отправился в город.

Он пересек улицу возле стоянки, где бросил свой маленький ДКВ.

– Господин Фохт, – окликнул его человек, сидевший за рулем большого синего «паккарда», – не откажите в любезности сесть на минутку ко мне в машину.

– С кем имею честь? – спросил Фохт, хотя сразу узнал полковника Везича: он только что внимательно разглядывал его фотографии, сделанные в разные годы.

– Да полно вам, – сказал Везич. – У меня личный разговор. Хотите, могу пересесть в вашу колымагу.

– Простите, но я не знаю вас.

– Знаете, знаете. Везич я, господи. Задержу на полчаса, не больше.

…Какое-то время Везич молча вел машину по маленьким улочкам Загреба. Лишь выехав из центра, он обернулся к Фохту.

– Здесь никто не помешает – ни ваши, ни наши.

– Я с детства мечтал о таких романтических поездках, – сказал Фохт. – Но никогда не думал, что соседство Турции может наложить столь заметный отпечаток на южнославянский характер.

– Что вы имеете в виду? Роскошь, храбрость, жестокость?

– Вы убеждены, что Турция – синоним жестокости? По-моему, Византию характеризует усложнение самой примитивной хитрости.

– Занятная трактовка Византии. – Везич посмотрел на часы. – Я уже отнял у вас девять минут. В моем распоряжении двадцать одна минута.

– Могли бы по дороге объясниться.

– Господин Фохт, чтобы не водить коня за хвост, хочу вам сказать, что запись беседы, которую ваш агент проводил с майором Коваличем, у меня в сейфе.

– Мой агент?

– Скажем, агент из вашей группы.

– Кто этот агент и чем занимается майор Ковалич?

– Вашего агента зовут Бранислав Йованович, он человек Евгена Граца, а Ковалич ведает оперативной работой среди политических заключенных. Адрес квартиры, где проходила беседа, нужен?

– Не обязательно.

– Если этот материал ляжет на стол министра внутренних дел, вас всех вышвырнут из Югославии как шпионов. А газетчики напишут, что ваши руководители поторопились: ведь в Словакию ваш шеф, доктор Веезенмайер, приехал уже после того, как танки господина Гитлера заняли Прагу…

– Шантажируете?

– Это не деловой разговор. И потом вы не тот человек, чтобы вас шантажировать. И я не такой человек. И характерами мы с вами отличаемся от несчастного Косорича, не так ли? Хотите ознакомиться с его посмертным письмом? Фотографии вашего сотрудника Дица и покойного Косорича подшиты к делу.

– Вы уже начали дело?

– Начал.

– Но это вашедело? Оно ведь не санкционировано свыше? Вы вправе распоряжаться им так, как подсказывает здравый смысл?

– Именно. Поэтому я и хочу предложить вам помочь мне, господин Фохт.

– В чем именно?

– Я хочу знать цель вашей поездки в Югославию и то, какие инструкции вами получены в Берлине.

– Будем считать, что разговор наш не получился.

– Этим вы даете мне полную свободу действий?

– Полную. Только советовал бы вам руководствоваться в своих действиях немецкой пословицей: «Поспешай с промедлением».

– Я как-то больше тяготею к латыни.

– Вы имеете в виду «промедление смерти подобно»?

– Да.

– К вопросу о том, кто медлит, а кто спешит. Видимо, ваше ведомство ознакомилось с тем, кто я есть, перед тем как выдать мне визу?

– Конечно.

– Теперь давайте рассуждать дальше: переговоры, которые ведутся в Белграде и в Берлине по линии министерств иностранных дел, сейчас в самой серьезной фазе. Вас об этом не информировали? Всегдашняя узость бюрократических ведомств: «Это твое, а то мое». Переговоры идут, и это очень серьезно. От них многое зависит в судьбе Балкан. Всякая попытка ошельмовать меня и моего шефа будет рассматриваться Риббентропом как акт вражды по отношению к рейху. Переговоры будут прерваны. И вина ляжет на вас, полковник Везич. Позволят ли вам вершить судьбы войны и мира?