Дмитрий Лекух - Командировка в лето

Открыл кошелек – и аж присвистнул.

Когда он уходил из дома, в его бумажнике лежало ровно двадцать пять бумажек по сотне баксов.

Честно поделенные с Художником пять штук.

Сейчас их там было как минимум в три раза больше.

Это ж надо…

Нет, конечно, случалось, что он не помнил, как проигрывался. Вдрызг, под ноль, вусмерть, с соплями, с суетливым поиском денег у друзей и знакомых. Это потом, повзрослев, помудрев, перестал брать с собой в казино сумму больше той, какой потом будет до ужаса жалко.

А до этого…

Всякое бывало.

Но чтоб не помнить, как выиграл…

Это что-то…

Может, пить бросить?

Вот ведь, блин…

Второй сюрприз ожидал его, когда он пошел будить тело. Тихо, стараясь не шуметь, включил торшер и легонько потрепал за худенькое, изящное даже под простыней плечико.

Тело неожиданно гибко высвободилось из-под простыни и явило миру сначала бесподобную копну пепельных волос, а потом огромные серые глазищи, в которых на веки вечные поселились скачущие бесенята.

От неожиданности он сел.

Прямо на пол.

– Татка?!

Татка Шувалова была особой более чем известной. Веселая такая девушка, любимая жена хорошо известного всей Москве банкира с определенно бандитскими наклонностями.

Очень веселая.

Особенно, если учесть печальную славу ее муженька, которым она вертела, как хотела.

Прямо в лицо ему говаривала: мол, пьяная баба – пизде не хозяйка.

Муженек терпел.

Видать, по причине слишком сильной любви.

В смысле, ее, Татку, терпел.

Зато уж на любовничках ее, случайных и не случайных, – отыгрывался по полной программе.

Вот такая вот была веселая девушка…

Обхохочешься.

Татка гибко подобрала под себя ноги и села по-турецки, ничуть не стесняясь обнажившейся груди.

А чего тут?

Такой груди стесняться – себя не уважать.

Бесенята в ее серых глазищах запрыгали еще веселее.

– Ой, Глебчик! А ты что, не помнишь ничего, бедняжка? И как у мужика моего меня из-под носа украл, не помнишь? И как он нам в след убить тебя грозился, тоже не помнишь?

Глеб сглотнул внезапно ставшую очень густой слюну.

Рисковать жизнью при его дурацкой профессии дело, конечно, привычное, даже обыденное.

Но, чтобы вот так, по-глупому…

Ай, осел…

Нда-с…

Что делать-то?

Татка внезапно расхохоталась.

– Ой, да не пугайся ты так. Не бледней… Мой папик мушшина канэшна сурьезный, но уж не настолько же… Да к тому же, и не в Москве он вовсе. В Чикаго. На конференции на какой-то. А Витька, охранник, молчать будет – как рыба. Я ему однажды такой минет сделала… Ты даже не представляешь… А сама фотоаппарат на столик на выдержку поставила, да и развернулась в нужном ракурсе. Так что он теперь не папику служит. А мне. Если я спалюсь – ему точно кранты, я его предупредила, когда фотки показывала, что пленочки в банке в ячейке лежат, туда он вовек не доберется…

Глеб хмыкнул и потянулся за сигаретами. Прикурил сразу две: одну себе, другую Татке.

Та с удовольствием затянулась, кивнула с благодарностью.

– Ну, а если серьезно, – спасибо… Давно так не трахалась. У тебя там что, штырь какой зашит, что ли? Только кончишь – и по новой… Часа четыре с меня не слезал…

Глеб, неожиданно для себя самого, смутился.

– Серьезно?

– Серьезней не бывает. Я даже пососать твою красотищу как следует не успела: опрокинул на спину, и как давай наяривать! Потом перевернул – и по новой. Не разбирая, в какое отверстие бедную девушку имеешь. Я, наверное, раз семь кончила, как десятиклассница. А попка, между прочим, до сих пор болит… Разворотил там все, аж, по-моему, до кровищи…

Глеб, бедолага, покраснел.

До самых корней волос:

– Слышь, Тат… Ты извини меня, дурака. У меня просто женщины два месяца не было. Я ж только что из Чечни…

– Ты что, с ума спрыгнул, – «извини»! Я такое «извини» тебе устрою!! Я ж говорю – семь раз кончила, такой кайф получила, а он – «извини»… Ой… – Татка распахнула еще шире свои и так невозможно большие серые глазищи. – Ой… Два месяца?! Ты что, серьезно, два месяца ни с кем не трахался? Вообще?!!

Глеб неожиданно расхохотался.

– Ну ты, Наташка, даешь… Я ж тебе говорю, только вчера из Чечни прилетел, из командировки. Кого я там трахать мог, Басаева, покойничка, что ли? Или самого Масхадова?

– Бедненький… – Татка гибко соскользнула к нему на пол, потерлась носом о загорелое плечо, потом скользнула ниже и, преодолевая слабое сопротивление, начала деловито расстегивать болты на стареньких домашних «ливайсах». – Бедненький… Два месяца! А я-то, дура… Сейчас-сейчас… Ой, какой он у тебя красивый, я ночью-то и не разглядела…

Глеб откинулся назад и оперся голой спиной о любимое кожаное кресло. Сопротивляться было лениво, да и, честно говоря, бесполезно. Пусть ее радуется девка…

И голова, к тому же, прошла.

Думать о будущем почему-то не хотелось совершенно…

Рассчитывать на то, что Татка помимо всего прочего еще и завтраком приличным накормит, увы, не приходилось. От таких роскошных телок сосисечно-яичных дел ждут только законченные кретины. Впрочем, кретинам такие телки, как правило, и не попадаются.

Или сбегают от них впереди собственного визга.

Чашечка кофе, сигаретка, умелый макияж, легкий поцелуй в щечку…

Каменное лицо охранника на лестничной клетке: он что, интересно, здесь всю ночь простоял, бедолага?

– Пока.

– Пока, мой сладенький…

И – цок-цок-цок – каблучки по ступенечкам…

Глеб еще немного постоял, потом захлопнул дверь и побрел на кухню: совать сосиски в микроволновку.

А что делать?

Жрать-то хочется…

А в Останкино буфет только в двенадцать часов открывается.

Ждать и ждать…

Родная редакция встретила Глеба изощренным женским матом: Ленка Скворцова, звезда эфира, любимица бабушек и мечта сексуально озабоченных тинэйджеров всей нашей необъятной Родины, общалась с искренне любимым начальством.

Без мата Ленка обходилась только в двух случаях: в прямом эфире и когда интервьюировала больших шишек.

Большие шишки относились к ней, как бабушки и как тинэйджеры одновременно.

Но приставать даже и не пытались.

Слишком свежа в памяти была давняя история, когда Леночку один такой депутатско-министерский деятель решил разложить прямо на столе своего роскошного кабинета. Девушка сделала вид, что расслабилась и собралась получать удовольствие, но в самый ответственный момент так двинула острой коленкой чуть пониже предмета депутатской гордости, что тот даже заорать как следует не смог.

Только воздух ртом ловил минут эдак пять-десять…

А Ленка тем временем, воспользовавшись паузой, деловито привела себя в порядок и очень внятно обрисовала недоумку свой рабочий график: там значились встречи и беседы с такими людьми, фамилии которых произвели на скудный депутатский умишко впечатление даже большее, чем вполне себе симпатичная Леночкина коленка – на депутатские яйца.