Владимир Сверкунов - Тело призрака

– Ладно, пришлем сюда криминалистов, может быть, обнаружат чьи-нибудь «пальчики», – бросил Анатолий, хотя сам не верил в успех этой затеи.

Группа спустилась вниз и здесь, наконец, нашлись некоторые улики. Перебирая книги на стеллаже, Курков обнаружил Евангелие: его страницы были испещрены подчеркиваниями и пометками, особенно в разделе, озаглавленном «Откровение Святого Иоанна Богослова». На полях виднелись слова: «общество потребления», «ТНК», «реклама», «СССР».

– Это он, его мысли! – вскричал Евгений и объяснил следователям, что именно от найденной книги берет начало толкование Лениным прошлых и грядущих событий.

Томик поместили в пластиковый пакет – для дальнейшей экспертизы. Еще два часа ушло на перелистывание и перетряхивание всех других книг, находившихся на стеллаже. Впрочем, это ничего не дало: никаких пометок или других следов они не носили.

Сивцов подошел к окну, чтобы убедиться, что охранник находится на посту, и тут его взгляд наткнулся на небольшую изящную расческу, лежавшую на подоконнике.

«Какая-то кукольная», – подумал он, заметив, однако, что в зубьях запуталось несколько неестественно толстых волосинок, никак не похожих на нейлоновые кудри игрушечной Барби.

– Юра, иди сюда, – позвал он друга.

Вместе с Курковым подошел и журналист, который не хотел упустить ни одной мелочи в неожиданно свалившемся на него приключении.

– Ты когда-нибудь видел такие расчески? – спросил Юрия Сивцов, показывая на лежащий предмет.

– Больно маленькая! – сделал вывод Курков. – Что ею можно расчесывать?

– Я знаю! – вмешался Ганченко. – У нас в редакции есть бородач, который пользуется почти такой же.

– Для бороды? – размышляя над найденной гипотезой, протянул Анатолий. – Вполне возможно. У Ленина есть борода, значит чем-то нужно приводить ее в порядок.

Он еще подумал и, наконец, воскликнул:

– Может быть, сегодня это главная находка! Если волоски принадлежат нашему Ленину, нам, по крайней мере, удастся выяснить, действительно ли он является вождем пролетариата!

В молекулярно-генетической лаборатории ничего сверхъестественного не случилось. Все происходило так, как в обычной поликлинике. Единственное отличие заключалось в том, что здесь не было никакой очереди, и Марию Ильиничну приняли сразу же после того, как она предъявила направление из Генеральной прокуратуры.

– Вообще-то в пятницу мы стараемся не брать пробы, – заметила невысокая женщина в белом приталенном халате и с рыжими локонами волос, выбивающихся по обеим сторонам накрахмаленной шапочки. – Но вы, я вижу, издалека, так что сделаем исключение.

Она ловким движением, так, что Мария Ильинична почти не почувствовала боли, проколола вену на локтевом сгибе и набрала в шприц толику крови. На этом процедура закончилась. Правда, в дополнение к обыденному «вампирству» из ее прически выстригли крохотную прядку золотистых волос.

Вернувшись в квартиру Сивцова, женщина-девочка вдруг подумала, что все, ради чего она приехала в столицу, выполнено, и теперь ничто не должно удерживать ее здесь. Однако она понимала, что это неправда. За то время, что Ульянова пробыла в Москве, в ее жизни случилось нечто настолько важное, что она даже не могла оценить масштабы.

Мария Ильинична налила чашку чая и, отпивая его маленькими глотками с большими перерывами, стала разбираться в себе.

Самая главная перемена, перевернувшая ее жизнь, заключалось в том, что она сблизилась с Сивцовым. Будучи бухгалтером, до этого она привычно делила все происходящее на две группы: дебит и кредит, приход и расход, причисляя к первой все положительное, а ко второй – не совсем желательное, сомнительное, то, что могло создать проблемы в будущем. И задача заключалась в том, чтобы всегда складывалось положительное «сальдо»: надо просто избегать ненужного «кредита». Но на сей раз бухгалтерская классификация была бессильна отнести все, что происходило между ней и Анатолием, к «приходу» или «расходу». Мария Ильинична чувствовала, что не может раз и навсегда определить место новым чувствам в своей жизни. Она боялось самого слова «любовь», которое уже однажды сыграло с ней злую шутку.

Наверное, она была чересчур романтичной, когда полюбила незадолго перед окончанием университета парня с параллельного потока, казавшегося ей самым умным и красивым. Марии хотелось каждое утро видеть в его глазах искры любви и слышать нежный шепот, говорящий о том же. Сама она не жалела нежных слов и считала, что любящий человек говорит сокровенные слова так же легко, как дышит.

Но без устали делая шаги навстречу избраннику, она ощущала под ногами пустоту. Для него будто бы было принципом: не говорить ни слова о любви. Сколько девушка ни пыталась узнать, почему заветная фраза может быть обременительной, вразумительного ответа не услышала. Он говорил ей: зачем тебе это надо, мы ведь и так вместе.

Такие отношения никак не устраивали Машу. Она раз за разом задавала себе вопросы: почему он такой бездушный, разве не понимает, что мне жизненно важно каждый день знать, любит ли он меня? Если нет, то зачем эта игра, в которой я оказываюсь просто куклой в его руках?!

В конце концов, она стала утешать себя тем, что, видимо, Бог решил подвергнуть ее испытаниям, послав любовь, перемешанную со страданием. Конечно, долго так продолжаться не могло, все постепенно стало заканчиваться: поцелуи, взгляды, встречи. Окончательный разрыв наступил после получения дипломов: черствый возлюбленный, не простившись со своей девушкой, отбыл по месту распределения – куда-то в Сибирь. Последняя их встреча оказалась для Маши роковой: вскоре она поняла, что даже от несуществующей любви бывают дети…

И теперь, встретившись с Сивцовым, она даже в мыслях не допускала, что ее вдруг нахлынувшие чувства и есть та самая любовь, о которой мечтают восторженные барышни. Себя она к таковым уже не причисляла.

Поэтому она ничего не сказала Анатолию о том, что у нее есть восьмилетняя дочь Полина, и ее отчество, естественно, было Ильинична.

Правда, наступали мгновения, когда казалось: прозвучи из уст Толика «люблю!», и она раскроет все лепестки своей души, откуда прозвенит колокольчиком ответное: «И я тебя люблю!» Но Сивцов тоже или не решался сделать это, или сознательно исключил заветное слово из своего лексикона, по крайней мере, оно ни разу не прозвучало.

Но все равно это почти не мешало им наслаждаться общением друг с другом. Вдвоем они успели посмотреть все премьеры в столичных театрах и потом, обсуждая увиденное, удивлялись, как созвучны их мысли. Во всем они искали запредельные глубины, докапывались до самых изначальных причин, толкавших героев на те или иные поступки. Было только одно негласное табу: ни слова про любовь!