Игорь Озеров - КамТугеза

– Вот это чудо-рыба! А она случайно желания не выполняет? – сразу забыв про Лизу, обрадовался Родион. – Ты бы что загадал?

– О чем можно мечтать в такую жару, как не о хорошей чаше вина! – ответил Томас, доставая из сумки бутылку, два пластиковых стаканчика и пачку салфеток.

– А серьезно? – Родион взял протянутые салфетки и разложил их на скамейке.

– Все чудеса от золотой рыбки заканчиваются разбитым корытом и старой бабкой рядом, – сказал Томас, разливая вино по стаканчикам. – Выпьем за мечты, которые помогают нам просыпаться по утрам.

– За встречу! – добавил Родион.

Они выпили. Вино было терпким и совсем не утолило жажду.

– К такой рыбе и хорошего бочонка маловато будет… Наливай еще, пока не нагрелось, – Родион поставил на скамейку свой стакан и придерживал его, пока Томас наливал.

– А иногда неплохо вот так, прямо с утра, побездельничать, – сказал Томас. Он глубоко, с удовольствием втянул воздух и, отбив пальцами по животу барабанную дробь, достал из сумки еще одну бутылку. – У бездельников есть время оглянуться и осмотреться. Подумать, а туда ли ты летишь в этой «птице тройке»? На что ты тратишь самое ценное, самое уникальное, что у тебя есть? – Он легко снял фольгу с горлышка, протолкнул пальцем пробку в бутылку и наполнил стаканы. – И иногда становится печально.

– Ну, да… Потому что причина печали – несбыточные желания. Нет желаний – нет страданий. Алкоголизм уничтожает желания, а значит и страдания. Значит вино – кратчайший путь к нирване, – Родион когда‑то увлекался буддизмом, но вскоре понял, что Россия давно нашла свой путь и оставила далеко позади всю планету в вопросах самоотречения и отказа от мирских благ.

– Ударим алкоголизмом по потребительскому рабству, – поддержал Томас, и они опять выпили.

Минут пять они молча ели рыбу, отламывая руками от хребта большие белые и немного липкие куски, отправляя их в рот.

– Ты опять улетаешь? – спросил Томас. Он достал салфетки и тщательно вытер руки, чтобы еще раз налить.

– Наверное.

– Надолго?

– Пока не сделаю. Может на год.

– Всегда поражался твоей целеустремленности. Медведи, вулканы – все это очень интересно, но целый год. Не жалко?

Родион сказал про год машинально, но сейчас задумался. Здесь все будут встречаться, влюбляться, веселиться, добиваться успеха, а он целый год и в снег, и в дождь будет ходить по лесам, болотам и сопкам с камерой за медвежьим семейством. Да еще и рисковать жизнью. Здесь, в солнечной Москве, это сейчас казалось чем‑то нереальным.

– По‑другому хороший фильм не сделать, – ответил он Томасу. – Хотя утром, Лиза, я тебе про неё говорил, предложила сделать другой фильм.

– Ты же завязал с рекламой?

– Это не реклама. Говорит, что на днях здесь, в Москве, что‑то произойдет, и я могу быть хроникером этого исторического момента, – Родион усмехнулся. Утром он не отнесся к этому серьезно, а сейчас говорил об этом Томасу, как о чем‑то решенном. – Она обещала что‑то очень неординарное.

– Лиза. Мы же говорили, что она из Романовых. Они уже сто лет во власти. Им верить – себя не уважать. Они же, как наперсточники: всегда обманут.

– Всю жизнь здесь под липами тоже не просидишь, надо пытаться выбраться, – оправдываясь, ответил Родион.

– Давно это ты надумал? Да и куда выбраться? Разве не замечательно утром выпить хорошего вина, поговорить об интересных вещах с хорошим человеком. Утром выпил – весь день свободен. О чем еще мечтать?

– А не боишься проснуться утром и обнаружить, что ты неудачник?

– Не боюсь. Неудачник не тот, кто вкопал у гаража скамейку от старого Икаруса и пьет понемногу с приятелями, нарезая рыбу с колбасой на газетке на железной бочке. Неудачник ‒ это в голове, точнее это в штанах. Неудачниками нас делают бабы, которые выходят за нас замуж только ради хороших бонусов. А ты вдруг не оправдываешь их надежд.

– Это как? – Родион вытянул ноги и закинул руки за голову.

– Как‑как?! Приходишь ты усталый с работы, а тебе: «Вот Люське, моей подруге, муж вчера новую машину купил, а ты мне гвоздички раз в год». Мужик целыми днями от начальника подобную хрень слушает… А представь еще, что его начальник – тупая девчонка, любовница какого‑нибудь чиновника… Тогда мужик и сломаться может. Так что если баб не слушать, то неудачником стать невозможно. Ну, или жениться по любви… По крайней мере, будешь знать, за что тебе это все.

– Или вообще не жениться. Ты сам, почему больше не рисуешь? Ты же так хорошо начинал. Не надоело чужое реставрировать? Для кого? – спросил Родион.

Вчера он был твердо уверен, что как только закончит дела, то первым же рейсом улетит на Камчатку. Но разговор с Лизой что‑то изменил в нем. «Может действительно не стоит тратить жизнь на никому ненужное кино? А пожить для себя…» Он вспомнил, как Лиза рассказывала про дом в Тоскане. «Можно там снять шикарные фильмы об Италии. К примеру, про итальянский поход Суворова. Целый цикл можно сделать. В тепле и красоте. И главное, востребовано».

– А мне нравится реставрировать, – прервал его мысли Томас. – Я сохраняю прошлое. Без него не будет будущего. Историю всегда используют как публичную девку. Вот эта нам нравится – мы берем, а эта слишком неприглядная ‒ спрячьте ее подальше. Вот я и сохраняю то, что сейчас спрятали.

– Получается, что вся история фальшивая и всегда подогнана под определенную власть?

– Ну, в общем-то, да.

– А тогда зачем ты переживаешь о том, что что‑то исчезнет? Если власти это не надо, то тебе оно зачем?

– У них свои задачи, у меня свои. Все новые вожди начинают с того, что стирают старое. Совсем недавно церкви взрывали. Теперь семьдесят лет истории пытаются вытравить. Знаешь, сколько хороших картин в запасниках? А сколько вывезли за границу? То коммунисты вывозили, теперь капиталисты вывозят. В Нью-Йорке скоро будет больше нашей современной живописи, чем в Москве.

– Это всегда было и будет. Ты же сам говоришь: кто платит, тот танцует.

– Значит, на Западе наша история нужна, а нам нет? А как же «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам», зачем стирать старое? Знаешь где больше всего предметов культуры Древнего Египта? В Лондоне. Если так дело пойдет, то и от нас тоже скоро только пыль останется.

– Ты сам себе ответил: если не стереть старое, не напишешь новое. Нужна чистая матрица.

– Да как же можно стереть Шолохова и Данелия, Пименова и Коржева, Свиридова, Прокофьева, Хачатуряна? Я могу бесконечно перечислять. Да такого расцвета культуры никогда не было в истории России, а может, не было и в мировой. А чем заменить? Ничего же нет ‒ пустота. Вот и получаются не люди, а зомби с пустой башкой.

– Я не знаю. Честно. Я не хочу об этом думать. Может быть людям важнее что‑то другое. Неужели тебе не хочется иметь много денег? – неожиданно даже для себя, вдруг спросил Родион.