Ант Скаландис - Новый поворот

— Да.

Слушала секунд пять, вновь чернея лицом.

— Да?!

Слушала еще секунд десять. Лешка вскочил, уже поняв, кто это. Только я ни черта не понял, главное, мне было неясно, что он собирается делать. Зато Ксюше все стало ясно в миг, и она бросилась наперерез отцу. Всех опередила Нина. С криком: «Ну уж нет!» ринулась к балконной двери, отворила ее, размахнулась, швырнула трубку во двор.

— Вот так! — произнесла победно и удалилась в комнату.

— Мама, ты что?! — свистящим шепотом вопросила Ксюша и вылетела с кухни следом, но уже через полминуты метнулась на улицу искать трубку. А Лешка все это время стоял столбом. Я, признаться, тоже, зато начал потихонечку понимать происходящее и поинтересовался:

— Она что, не могла позвонить позже на сотовый?

— Зачем? — скривился Лешка. — У нас все равно каждый день что-нибудь подобное происходит. Поехали.

— А это удобно? — спросил я растерянно.

— Уехать из дома, где трубками телефонными бросаются? Пошли быстрее.

Уже одетые, мы столкнулись в дверях с Ксюшей.

— Не работает, — выдохнула девушка.

— Понятное дело, — процедил Кречет. — Вообще-то метание в сугроб инструкцией не было предусмотрено.

Потом достал бумажник вынул сотню и протянул дочке:

— Завтра купи, пожалуйста, новую трубку. И ложитесь спать пораньше. Мы поздно вернемся.

Я не спросил, куда мы едем. Лешке, похоже, было все равно, мне — тоже. Место выбирала Тамара, перезвонившая буквально через пять минут. И оказались мы в солидном ночном клубе, уютном и почти пустом по случаю буднего дня. Тамару повстречали у дверей заведения, и она мне сразу понравилась. Лет на пятнадцать моложе нас, не красавица, но обаятельная, не худенькая, но стройная, подтянутая, складненькая такая, а любовь, преданность, желание отдать всю себя прямо светились в ее глазах — мечта любого мужика. К тому же с первых реплик в разговоре мне стало ясно, что она еще и не глупая. Потом узнал: Тамара — врач-гинеколог, четыре года работает в хорошей клинике, при этом у нее неплохая эрудиция, прекрасное умение общаться и еще не остывшее, почти юношеское любопытство ко всему на свете.

— Ты любишь ее? — спросил я Кречета, когда мы ненадолго остались вдвоем.

Лешка думал ровно три секунды.

— Нет. Она меня любит. А мне просто очень хорошо с нею. А с Ниной в последнее время мне стало тяжело. Я никого не люблю, Мик. Только себя.

Вот, наверно, и все, что он скрывал от своей подруги. Об остальном мы говорили вместе — о Нине, о Ксюхе, о друзьях, обо всех проблемах, включая политические. А на маленькой полукруглой сцене вертелись вокруг шеста две роскошные стриптизерки. Работали они отлично и настраивали на лирический лад. Так что разговор о вселенских тайнах ну никак у нас не получался. Лешка беспрерывно курил, медленно потягивал коньяк и упорно изливал мне душу, сворачивая с любой темы на дела сердечные и давая понять, что судьба Причастных, чекистов, Третьей силы и вообще всей цивилизации волнует его куда меньше, чем собственный любовный треугольник. Кого-то это мне напоминало! Не далее как в конце весны я точно так же вел себя в разговоре с приехавшим ко мне Вайсбергом. Но у меня-то была так, легкая интрижка, а потом изысканный домашний деликатес с ароматным перчиком специально заказанной измены. А тут все случилось по-взрослому: обе женщины воспротивились делить Кречета, каждая тащила одеяло на себя, и одеяло это уже трещало по всем швам. Еще какой-нибудь месяц, если не меньше, и все вокруг заорут: «А король-то голый!» (В смысле голый Кречет под разорванным надвое одеялом.) И Лешка терзался от дурных предчувствий. Он и жить так больше не мог, и разводиться не мечтал совершенно, а уж тем более жениться по новой. Он просто хотел, чтобы его оставили в покое, но ситуация в последние полгода развивалась по нарастающей: от телефонных перепалок — к попытке суицида (Нина в сентябре глотала таблетки, насилу откачали ее), от хождений ко всевозможным колдунам до попыток обеих женщин заказать киллера друг для друга…

Да, вынужден был признать я, это уже не просто литература — это настоящий мистический триллер. И Лешка не видел выхода из сложившейся ситуации. Никакие деньги и никакая власть в подобном положении не помогали, и тоску он на меня нагонял жуткую.

Господи, зачем я только сюда приехал?

И вдруг после очередной порции коньяка Кречет все же сподобился сделать паузу в душеизлияниях и неожиданно выдал, наклонившись ко мне и перейдя на заговорщицкий шепот (Ага! Значит, и еще кое-что скрывает он от Тамары…):

— Хочешь знать, кто он, твой любимый Эльф?

Я молча кивнул, ожидая нетривиального продолжения. И услышанное мною превысило все мыслимые ожидания.

— Он — не совсем человек. Он — один из наших, то есть из Посвященных. Ты слышал что-нибудь о Братстве Посвященных?

— Нет, ничего не слышал, — признался я честно.

— Значит, настало время услышать. Если Владыка Чиньо в Киеве, значит действительно пора.

«Владыка Чиньо! — молнией сверкнуло у меня под черепом. — Так его называли на том странном сборище, посылавшем на смерть таинственного Юру Семецкого. Кассета, привезенная Тополем и спаленная в моем камине, неясные, тревожные мысли, взбаламутившие меня в тот вечер…. Стало быть, эти самые „владыки“ и величают себя Братством Посвященных. Тогда я кое-что знаю о них, только поздно уже рассказывать. Пусть Кречет расскажет».

Ну, он и рассказал. А я слушал, и в голове вертелось лишь одно: да, от любви, конечно, сходят с ума, но я бы никогда не подумал, что это происходит так быстро и так серьезно, а тем более с кем — с прожженным циником Лешкой!

Я не верил ему. Да и как было поверить?

Картинка вырисовывалась примерно следующая. Посвященные — это такие люди, которые в принципе умеют возвращаться с того света. Удается не всем, но есть профессионалы. Эльф — один из них. Он расставался с жизнью и благополучно воскресал уже девятнадцать раз. И это среди Посвященных своеобразный рекорд. Так что вовсе не на смерть его посылали. А на очередное, да непростое, но вполне обыкновенное для этого типа задание. И то, что теперь Семецкий живет в Москве под чужой фамилией, сидит тихо как мышь и ни во что не суется, — это для всего мира счастье великое. И мне, как человеку, едущему в российскую столицу, перво-наперво следует знать: у Посвященных свои законы, они без нас между собой разберутся, а влезать в их внутренние разборки обычным людям неможно (Кречет так и сказал — неможно с нарочитым нажимом на этом архаичном слове).

— Никому неможно, — повторил он, — никаким Причастным и даже Деепричастным. Иначе — беда.

— Плоско шутишь, — поморщился я. — Да и концепция бессмертия, скажу тебе честно, слабенькая. Кажется, у Егорки Стульева лет пятнадцать назад была такая повестуха, так, если помнишь, мы на ней дружно потоптались тогда в Дубултеевке.