Томас Гиффорд - Сокровища Рейха

– Вот решил зайти посмотреть, все ли здесь в порядке. – Он мотнул головой, точь-в-точь как тот тип в дубленке в кафе «Фред Харви». Я даже подумал, что сейчас последует замечание о погоде. – Что можно ожидать в такую ночь, как эта? Весь день нам звонят коммивояжеры, застрявшие где-то из-за снега, отменяют заказы на номера. Впрочем, большинство из тех, кто здесь находится, остаются еще на сутки. Так что, собственно, мы ничего не теряем, – добавил он философски, увидев, как я швырнул чемодан на постель. – Отопление здесь, – указал он на циферблат в стене, – а тут туалет. Цветной телевизор, если желаете смотреть программу Карсона. Есть такие, что ни одной передачи не пропустят. – Он кивнул на сложенное на постели одеяло: – Вот принес вам еще одно, чтоб не мерзли.

– За одеяло спасибо. А у вас, случайно, нет экседрина? Мне определенно требуется экседрин от головной боли.

Портье удалился, а я встал у огромной, от пола до потолка, застекленной стены, пристально оглядывая стоянку, покрытую пушистым белым ковром. Прислушиваясь к свисту ветра далеко внизу, я поймал себя на мысли о том, что среди автомашин боюсь увидеть черный лимузин с вмятиной на боку. Лимузина не было, зато появился улыбающийся портье, дал мне экседрин и заметил, что я что-то слишком бледен…

– Да, пожалуй, немного бледен, – согласился я, – но это из-за головной боли. И тело ломит.

– Тогда вам лучше сразу же лечь, – посоветовал портье. И, уже стоя в дверях, добавил с улыбкой: – У нас тут гуляет грипп. Не грипп, а настоящий убийца. Что ж, желаю хорошо выспаться.

«Настоящий убийца! О боже!»

Приняв экседрин, я уснул не сразу. Перед глазами стоял тот верзила в дубленке, улыбался мне, а в ушах звучали его слова о том, что я могу и не доехать до Миннесоты. Но почему эти двое напали на меня? Садисты? Непохоже: таким наверняка доставляет наслаждение сам акт убийства – уж они-то довели бы дело до конца. Тогда, может, грабители? Но ведь они ничего не взяли: ни документы, ни деньги, ни кредитные карточки, – ничего. И все же они продуманно завлекали меня в ловушку, а потом пытались убить. Чем же можно объяснить их поведение?

За стеклянной стеной сыпал снег, и косые тени скользили по комнате. Постепенно мной овладел сон.

Когда двадцатого января рано утром я выехал из Мэдисона, направляясь на север, голова еще болела, кожа над левым ухом вздулась и до него нельзя было дотронуться. Учитывая то, что со мной произошло, я чувствовал себя вполне удовлетворительно, особенно после хорошего завтрака из яичницы с беконом.

Механик на автозаправочной станции «Тексако» поднял капот и, осмотрев двигатель, сказал, что все в порядке, если не считать вмятин и царапин на корпусе машины. «Линкольн» урчал по-прежнему ровно, явно демонстрируя свое полное пренебрежение к экономии топлива. С востока на студеном небе поднималось яркое солнце. Температура упала до десяти градусов.

Итак, двадцатое января. Сирил, должно быть, подъезжает к Куперс-Фолсу, возможно, уже сейчас приземляется в аэропорту Сент-Пол в Миннеаполисе. Сегодня вечером я наконец узнаю, чего он хочет, какова причина такой срочности.

Сейчас мне известно ничуть не больше, чем тогда, когда я выезжал из Кембриджа. Тревожил текст телеграммы, который прочно засел в голове: «Срочно будь Куперс-Фолсе двадцатого января. Бросай все. Семейному древу нужен уход. Выше голову, братишка. Сирил».

Но эти слова ни о чем мне не говорили, ни о чем, за что можно было бы зацепиться. Слова «семейное древо», надо полагать, относились к политической эксцентричности деда, но с какой стати ему вдруг «нужен уход»? Остин Купер тихо скончался в свои восемьдесят с лишним лет на руках давнишнего друга нашей семьи Артура Бреннера. Именно Артур и известил меня о его смерти несколько лет назад. Помнится, он написал, как мирно отошел Остин в небытие и как он, Артур, стоял у его смертного одра. На правах адвоката деда и близкого друга моего отца, хотя он и был намного старше его, Артур оповестил меня не только о смерти деда, но и о гибели моего отца, матери и маленькой сестренки Ли.

В свое время он, используя личные связи в Гарвардском университете, устроил туда отца, а позже помог ему поступить на службу в Королевские военно-воздушные силы Англии. Я тоже попал в Гарвард не без его содействия. И сам же Артур Бреннер заметил после кончины Остина Купера, что теперь наконец-то репутация нашей семьи восстановлена. Пройдут годы, сказал он, и принадлежность деда к нацизму забудется, сотрется из памяти людей и героизм отца, семья рассеется по свету и Куперс-Фолс останется лишь точкой на карте, без всяких ассоциаций с нашей фамилией.

Время подходило к полудню, я ехал дальше и дальше на север, приближаясь к дому. Солнце скрылось, небо стало серым – цвета моих замшевых перчаток. По радио передали, что на Дакоту и западные районы Миннесоты надвигается снежная буря. Дорога на север пролегала вдоль реки – естественной границы между Висконсином и Миннесотой. Начинало темнеть. Тепло ощутимо уходило из кабины, и я перевел рычаг отопления на более интенсивный режим, но это не помогло. Остановился заправиться. Механик, по всей видимости, никогда прежде не занимавшийся ремонтом «линкольнов», не сумел найти причину поломки отопительной системы.

Я опять выехал на автостраду, которая здесь сужалась до двух полос. Она тянулась сквозь густой ельник, подступавший почти к самой обочине. Я вновь подумал о человеке в дубленке, гадая, нет ли какой связи между двумя довольно странными событиями – телеграммой Сирила из Буэнос-Айреса и покушением на мою жизнь на завьюженной дороге в Висконсине. Да нет, ерунда. Наверняка я стал жертвой ошибки, нелепого совпадения, и только. Подобные акты насилия просто необъяснимы, когда вы начинаете анализировать их и приходите к выводу, что причину невозможно понять.

Приближаясь к городу, надо было сворачивать на местное шоссе, асфальтированное, но узкое и совсем не освещенное. Ночь была безлунная, на небе – ни одной звезды, дорога пустынна. Я выключил радио. Оставалось проехать еще сорок миль, как вдруг вентиляторы совсем перестали работать. Тепло в салон не поступало, а то, что еще оставалось, быстро выветривалось. Я остановился, достал с заднего сиденья свою дубленку и с трудом натянул ее, не вылезая из кабины, боясь попасть под секущий ледяной ветер. Снежные вихри гнало по намерзшей поверх асфальта корке снега. Ощущение было такое, будто машину стремительно окутывал густой туман.

Я снова двинулся в путь. В «линкольне» становилось все холоднее и холоднее. У меня замерзли руки – вначале закоченели, потом вовсе потеряли чувствительность. Я пробовал согреть ноги, топая о пол кабины. Дыхание инеем оседало на усах, нос замерз.