Пьер Дэкс - Убийца нужен…

Скверное воспоминание. Как и тот обморок при взгляде на папашу, искупившего свои грехи. Не надо думать об этом. Не надо. Аббат теперь не отрывал глаз от дороги, руки его судорожно сжимали баранку. «Труа, 8 км».

Лавердону вдруг захотелось пофорсить.

— Знаете, господин аббат, я ничего не собираюсь забывать. Да, хорошее было время. Но сейчас, понимаете ли, я берегу себя для настоящего дела.

— Вы хотите сказать, что готовы начать все сначала?

— А что? Нам жилось неплохо. Скучать не приходилось. Но такое не повторяется…

Аббат вздохнул. Он ожидал продолжения исповеди. Даниель почувствовал, что кюре начинает действовать ему на нервы. Но в конце концов до Труа оставалось семь километров. Не стоило жаловаться, не стоило быть чересчур требовательным. Ведь столько ребят, причем самых крепких, не сумели выпутаться…

Аббат, очевидно, продолжал размышлять. Наконец он сказал небрежным тоном:

— В общем, вы ни о чем не жалеете.

— Конечно, жалею. Как и все, я жалею, что дал себя замести. Посадить, если вам так больше нравится…

— У вас не было другого выхода!

Каждое слово аббата падало, как топор. Даниель сделал над собой усилие и сказал мягко и бесстрастно:

— Выход был. Надо было в сорок четвертом году пролезть в Первую французскую армию, добить немцев, заработать нашивки и сразу же перебраться в Индокитай. Ребята, которые это сообразили, отделались сущими пустяками…

Даниель задумался. Скажем, Филипп Ревельон, старинный товарищ, подкармливавший Даниеля посылками в тюрьме… Он же прислал и деньги, которые Даниель показывал аббату… Так этот Филипп Ревельон вообще не сидел в тюрьме. Когда-то, в первые дни их дружбы, Даниель прозвал Филиппа Бебе. У него тогда и в самом деле была хорошенькая мордочка. Когда они обделывали свое первое дело на черном рынке, Филиппу понадобилась кличка, и прозвище стало кличкой — Бебе. Сначала Даниель не очень доверял этому высокому парню с девичьим лицом, изящному и хрупкому. Однажды Мардолен, милицейский шофер, позволил себе пошутить над Ревельоном. Он уверял, что Ревельона надо звать не Бебе, как его звал Даниель, а Фифи, раз его имя Филипп…

— В честь Петэна или в честь ФФИ? [2] ФФИ (Forces Françaises de l'Intérieur) — вооруженные отряды Сопротивления. Филиппом звали маршала Петэна. Откровенно фашистская «милиция» Дарнана расстреливала как непокорных ФФИ, так и нерешительных, не имеющих фактической власти петэновцев. — спросил Бебе.

И раньше, чем эта здоровенная скотина Мардолен успел ответить, он получил великолепную, первоклассную трепку. Еще никогда ни один дарнановский молодец не получал такой трепки от другого… За смелость и ловкость Даниель обожал Бебе. Однако во всем, что касалось войны, Бебе был чрезвычайно осторожен. Порой эта осторожность граничила с членовредительством: лучше самому всадить себе пулю, чем получить ее от кого-нибудь другого. Бебе моментально снюхался с немцами, но и порвал с ними при первой возможности, не слишком выбирая средства. Что ж, на этом он ничего не проиграл. А Дуйон, бывший в милиции начальником отряда, как и Лавердон? Вернувшись из Индокитая, он отделался несколькими месяцами, самое большее годом…

Аббат молчал. Лавердон сказал поучающе:

— Сделай и я так — все было бы в порядке. Когда правительство замело всю шпану и отправило ее на Рейн, и я мог бы не менять фамилии. Вполне можно было обойтись без фальшивых документов!

Аббат отодвинул это предположение новым вопросом:

— А что вы собираетесь делать теперь?

Долго же он пережевывал! Даниель окинул его наглым взглядом.

— Собираюсь пожить, господин аббат. Думается мне, в марте должно быть неплохо в Канне. Или на Капри. Солнышко, девчонки начинают смуглеть… Уж не знаю, сможете ли вы меня понять… Во всяком случае, деньги у меня есть!

Вот он и заткнул ему клюв, этому мужлану. Даниелю показалось, что на губах аббата мелькнула тонкая улыбка. Та самая поповская улыбка, которую почти нельзя уловить. Он сердито посмотрел на аббата и вспомнил рассказ одного бывшего попа, сидевшего с ним в Центральной. Тот-то сидел не по политическому делу… Он рассказывал, что и среди священников были такие, что путались с коммунистами. Что делать, разложение проникло повсюду, даже в клир. Даниель недоверчиво взглянул на своего спутника. Пожалуй, этот братец слишком молод и слишком красив, чтобы быть честным, истинно верующим католиком. Даниель захохотал. Неверующий кюре!

Однако он ничего не сказал, только засмеялся еще громче. Как, черт возьми, их называли, этих типов, которых Рим лишил сана? Забыл. По правде говоря, в тюрьме это его не очень-то волновало.

Они въехали в пригород. Замелькали дома — маленькие, приземистые, грязные. Даниель вздрогнул, представив себе людей, которые живут в таких курятниках всю жизнь… Страшное дело. Вроде тех историй, что рассказывал ему по вечерам мальчонка Деде. Ба, не стоит об этом думать! Скверно то, что денег, которыми он только что хвастался перед аббатом, было совсем немного. Лавердон с тревогой подумал о дороговизне. В тюрьме ему наговорили, что ни к чему нельзя подступиться. Девка — и не первого сорта — берет будто бы пять тысяч. Даже учитывая склонность тюремной публики к преувеличениям, приходилось признать, что с десятью тысячами далеко не уедешь. А у него даже их не было, полных десяти тысяч. Это американцы со своими проклятыми долларами так безобразно вздули цены. Пожалуй, стоит порасспросить о ценах попа. Нет, лучше не надо. Ведь до Труа остается всего несколько минут. Серьезного разговора все равно не выйдет.

Они проехали мимо высокого забора, заклеенного сверху донизу пестрыми афишами. На одной оборванец в берете держал ворох газет. Даниель прочел заголовки: «Юманите», «Леттр Франсэз», еще какие-то… Газеты были сложены гармошкой. Крупными буквами было написано: ОБЕЩАНИЯ СОБИРАЮТСЯ ЛОПАТОЙ. [3] Антикоммунистическая листовка использует популярную песню Жозефа Косма «Мертвые листья собирают лопатой». Ниже: Слова Жака Дюкло, музыка… Какая-то русская фамилия на «ов». Разобрать ее Даниель не успел. Он наклонился к аббату:

— Это против коммунистов?

— Что именно?

— Вот эти афиши на стенах?

— Ах, да, — рассеянно ответил аббат. — Ничего особенного, это лозунги Жан-Поль Давида. Они вам что-нибудь напомнили?

Опять эта тонкая ироническая улыбка. Даниель проворчал:

— Сволочь.

— Возможно. Но так ничего не изменишь. Я думал, вы это поняли.

— То есть? — Даниель был готов обозлиться.

— Я сказал, что не следует возрождать времена Петэна. Скоро вы сами это увидите.

Лавердон стиснул зубы. Этот гусь считает своим долгом читать ему мораль. Он тоже не без греха, этот попик. И что тут удивительного, когда евреи в правительстве… Лавердон пожал плечами. Все же лучше сохранять вежливость, раз его бесплатно привезли в Труа. Теперь надо во всем разобраться. Такие афиши на стенах — хороший признак. Значит, возвращаются добрые старые времена. Черт с ней, с этой сутаной, ну что она ему может сделать?.. Впрочем, нет. Пожалуй, не стоит показывать попу, куда он едет. Мало ли что, береженого бог бережет. Конечно, такие афиши — это прекрасно, но чересчур доверяться им тоже не следует…