Лев Гурский - Опасность

– Похоже, с ума сошел, – осторожно высказался Москаленко, прислушиваясь к крикам. – Бомбу какую-то теперь вспомнил… Бомбу хочет… Бредит, наверное, я так понимаю…

Хрущев усмехнулся. Похоже, он явился не зря – даром что без приглашения. Решительным движением он попридержал генерала за локоток и сам остановился.

– Так где этот карцер, говоришь? – спросил он.

– Первый поворот направо и до конца по коридору, – четко объяснил Москаленко. – Разрешите, я… Хрущев отрицательно помотал головой.

– Дальше я сам, – сказал он. – Перемолвлюсь с ним парой слов… Напоследок.

Рука Москаленко машинально легла на кобуру. Хрущев оценил этот жест.

– Ты правильно меня понял, маршал, – кивнул он. – Я люблю понятливых и терпеть не могу чистоплюев. Патроны-то есть?

– Так точно, – внезапно охрипшим голосом ответил Москаленко.

– Ладно, жди меня здесь… – Хрущев махнул рукой, сделал несколько шагов и скрылся за поворотом коридора. Вопли из карцера заглушали звуки шагов секретаря ЦК, и поэтому в поле зрения единственного арестанта гауптвахты Хрущев возник совершенно внезапно.

От неожиданности арестант подавился собственным воплем, поперхнулся, закашлялся.

– Я не помешал, Лаврентий? – поинтересовался гость. – Мне доложили, будто ты здесь все зовешь кого-то, буянишь. Дай, думаю, зайду. Проведаю старого приятеля. Ты мне не рад как будто?

– Ни-ки-та? – с трудом выговорил Берия, преодолев кашель.

– Шестой десяток уже как Никита, – развел руками Хрущев. – Пора бы и привыкнуть, Лаврентий. Или ты не меня в гости ждал?

Берия промолчал, с ненавистью поглядывая из-за решетки двери на гостя. Тусклый огонек лампочки отсвечивал в стеклышках пенсне. Одно из стекол успело треснуть.

– А-а, – объяснил сам себе Хрущев, – ты, должно быть, Георгия ждал? Не придет Георгий, ты ему теперь на хрен не нужен. И Вячик, каменная жопа, друг твой закадычный, тоже не придет. А я вот, как видишь, пришел. И если что сказать хочешь, мне говори. Авось чем помогу.

– Ты?… Поможешь?… – жарким шепотом переспросил Берия. В голосе появились нотки какой-то фантастической надежды, ненависть в его глазах потухла. Или, по крайней мере, на время спряталась за бликами от тюремной лампочки.

– Правда, помогу, – легко сказал Хрущев, оценивающе глядя на решетку. – Но если, конечно, ты себя будешь хорошо вести.

– Я буду, я буду, обещаю! – выдохнул Берия. – Все, что хочешь, сделаю. Хочешь – перед пленумом покаюсь в ошибках, хочешь – в монастырь уйду. Только выпусти меня отсюда, слышишь, Никита? Если надо, согласен вообще из страны уехать…

– А что? – задумчиво проговорил Хрущев. – В Мексику, например…

Берия даже не заметил скрытой издевки.

– Согласен! – зашептал он. – В Мексику, в Новую Зеландию, в какую хочешь Херландию, я на все согласен. Только освободи меня, Никита, выручи, прошу тебя, умоляю, спаси!

«Тебя только выпусти, – ухмыльнулся про себя Хрущев, – и через пятнадцать минут ты нас всех самолично отправишь в Херландию. И меня, друга Никиту, первым… Ну уж нет!»

– Подумаем, – неопределенно сказал он, пристально глядя на Берию. – Есть еще время, навалом…

Несмотря на тусклую лампочку, Хрущев тотчас же заметил, как угольки ненависти в глазах Берии на мгновение снова вспыхнули. Вспыхнули – и опять спрятались.

«Кончать его нужно немедленно, – тотчас же понял Хрущев. – Пока его джигиты не очухались. Из-за мертвого бунтовать никто не станет. Но пока он жив, все возможно…»

– Выпусти, а? – тоненько захныкал Берия, прижавшись щекой к решетке. Ради предосторожности Хрущев сделал полшага назад. – Все исполню, слово чести даю, мамой клянусь!

– Ты мне сперва кое-что расскажи, Лаврентий, – предложил Хрущев.

– Все, все расскажу! – с готовностью прохныкал-простонал Берия. – Все тайны тебе открою. Захочешь потом – и всех их в бараний рог скрутишь: и Георгия, и Лазаря, и Вячу, и Клима. Коба, прежде чем подохнуть, оставил на нашу голову такой подарочек, что не дай бог никому.

– Какой еще подарочек? – сурово спросил Хрущев. – Ну-ка, говори!

В хныкающем и кривляющемся арестанте на мгновение проснулся прежний самоуверенный хитрец Лаврентий.

– Пока не отпустишь, ничего больше не скажу, – заявил он. – А кроме меня, никто не знает.

– Ну и подыхай вместе со своими секретами, – безразлично проговорил Хрущев и повернулся, сделав вид, что собрался уходить. – Привет Кобе, – бросил он через плечо, – скоро встретитесь.

Угроза подействовала.

– Хорошо-хорошо! – быстро крикнул Берия удаляющейся спине Хрущева. – Расскажу, да. Ты мне дай только гарантию…

Хрущев обернулся и, поплевав в кулак, сложил Берий кукиш.

– Никаких гарантий, – спокойно сообщил он. – Я тебе не сберкасса. У нас на Украине говорили так: «Колхоз – дело добровольное. Хочешь – вступай, не хочешь – расстреляем». Вот и я тебе говорю то же самое. Повезет тебе – уцелеешь, но обещать тебе ничего не стану… Как, будешь рассказывать?

– Буду, – тоскливо проговорил Берия.

– И правильно, – холодно улыбнулся ему Хрущев. – Чистосердечное признание… так вроде любили говорить твои орлы, верно? Ну, признавайся, про какую такую бомбу ты сегодня целый день орешь? И при чем тут Сталин?

– Это все он придумал, Коба… – горячо зашептал арестант. Рассказ его, не очень связный, занял минут пятнадцать, после чего Хрущеву стало не по себе. Как будто где-то совсем рядом распахнули секретную дверцу и по коридорам гауптвахты вдруг загулял пронзительно холодный сквознячок. Хрущев невольно поежился и поймал себя на желании поднять воротник своего пиджака.

– Так это ее ты искал всю весну в Кунцево? – спросил он недоверчиво. – А мы-то думали, что ты клад ищешь. То-то я смотрю, что твои всю территорию дачи перекопали, и подвалы перерыли, и теплицы… Баньку-то зачем снесли?

– Думали, там, – пробормотал Лаврентий. Глаза его за стеклами бегали, словно он, Берия, ожидал нападения с любой из сторон. – Зря думали, зря копали. Нет ее ни на Ближней даче, ни на дальней. Куда ее рябой черт законопатил, ума не приложу… Как корова языком.

– Постой-ка, – сказал Хрущев. – Но ведь не сам же он ее с полигона тащил! Давно бы нашел исполнителей, и дело с концом. Не могли же они сквозь землю провалиться!

– Сквозь землю не могли, – досадливым шепотом произнес Берия. – А в землю – запросто. Как раз в феврале 50-го должны были расшлепать полсотни вредителей инженеров, я еще удивлялся, зачем Коба лично затребовал это ерундовое дело. А через месяц случайно попался мне общий список – так там вместо пятидесяти оказалось ВОСЕМЬДЕСЯТ фамилий! Тридцать гавриков Коба вписал лично, не поленился. Эти тридцать бомбу и прятали, ясно же. И все оказались в одной общей яме, скопом. Умно старик придумал, ничего не скажешь… Большой мастер был… сссука! – Исчерпав приличные слова, Берия принялся долго и грязно браниться.