Елена Топильская - Дверь в зеркало

– А мне можно взять это с собой? – проходя мимо матери, он ухватился за краешек папки, и мать выпустила ее из рук.

Уйдя в свою комнату, Антон упал на диван и лежал так некоторое время, преодолевая тошноту. Зря поел...На кухне было тихо.

– Ма... – позвал он, положив руку на шершавую картонку, – а ты что, материал из прокуратуры утащила?

В дверях показалось улыбающееся лицо матери.

– Это копии, бдительный ты мой. Я же сказала, со всех бумаг сняла копии. Чувствовала, что ли, что они еще пригодятся. Ну, ты как? Лекарство дать или не надо?

– Не надо, – решил Антон.

Мать тихо притворила за собой дверь. Антон полежал еще, поглаживая корочку папки, потом поудобнее устроился в подушках, открыл папку и стал читать.

«Москва, Кремль.

Верховному Главнокомандующему, Генералиссимусу

Иосифу Виссарионовичу Сталину

Осужденного з/к Паммеля Эдуарда Матвеевича.

Ст. 58–10 УК РСФСР, срок наказания 10 лет. Уважаемый Иосиф Виссарионович!

Прошу Вас разрешить мне отдать все силы на благо любимого Отечества. Будучи осужден и понеся заслуженное наказание, я глубоко раскаялся и осознал вину. Семь лет я нахожусь в лагерях, ударным трудом доказывая свое исправление. За это время я, и так уже немолодой человек (осужден в 54 года), стал глубоким стариком, и это заставляет меня спешить со своей просьбой. Прошу Вас, от сердца искренне прошу: позвольте мне принести пользу Советской Родине, пока еще бьется мое сердце!

Я работал до осуждения главным инженером Ленинградского оптико-механического завода, являюсь автором четырех изобретений, внес пятьдесят шесть рационализаторских предложений, о чем имею соответствующие свидетельства. Прошу, умоляю разрешить мне передать свой опыт молодым специалистам...»

Антон осторожно перевернул листок бумаги с копией прошения и пролистал материал к началу, туда, где была подколота копия приговора, вынесенного Паммелю 9 июля 1941 года: одна страничка машинописного текста, «... после объявления войны критиковал Советскую власть...признать виновным в предъявленном обвинении и приговорить... к лишению свободы сроком на десять лет»...

– Ма! – позвал он, ерзая в подушках.

Мать тут же открыла дверь.

– Ма, – спросил он, шелестя подшитыми в серую папку бумагами, – разве так бывает? Осудили его на десять лет. Ты подумай только, десять лет дали за то, что он Советскую власть критиковал! Это что, преступление?

Мать вытерла руки кухонным полотенцем, которое принесла с собой, и присела на край кровати.

– Тогда считалось преступлением, – подтвердила она.

– Не клеветал на Советскую власть, а просто критиковал. Ни за что получил срок десять лет, и после этого еще просит разрешения помочь любимой Родине?!

– Представь себе.

– Это извращение какое-то! Родина его в кутузку на десять лет, а он – ей на благо!..

– Это – идеология, мой дорогой, – мать вздохнула. – От того, что он десять лет просидел в лагерях, он не стал меньше любить Родину.

– Не могу я этого понять.

– Прими как данность. Вот я тебя люблю, что бы ты ни сделал.

– Так я ничего плохого не делаю, – возразил Антон.

– Ну конечно, – мать ласково потрепала его по волосам. – А вот когда я следователем работала, допрашивала женщину, которой муж утюгом череп проломил. Так она показания давать отказывалась, говорила – люблю его и прощаю, он хороший.

– А тогда что, не было свидетельского иммунитета?

– Ох, Антошечка! Тогда много чего не было.

Антон всегда удивлялся, когда мать рассказывала ему, что во времена ее молодости не было в свободной продаже туалетной бумаги и мыла хорошего не было, и колбаса копченая не продавалась. Но что бумага! На четвертом курсе он ужасно удивился, узнав, что на следствие адвоката не допускали. Услышав это на лекции по уголовному процессу, побежал на кафедру к матери уточнять, не ослышался ли он. «Не ослышался, – сказала мать. – Все допросы следователь проводил один на один, адвокат приходил только для ознакомления с делом, когда следствие уже закончено». Антон тогда поежился, представив, каково было обвиняемому один на один со следователем, без защитника.

– Ладно, читай дальше.

Мать поднялась и вышла, оставив Антона в кровати, обложенного бумагами.

Копия справки об освобождении Паммеля; копия протокола осмотра места происшествия и трупа мужчины, сидящего перед зеркалом; копия акта вскрытия трупа Паммеля Э. М., 92 лет: «...труп мужчины правильного телосложения, пониженного питания; кожные покровы чистые, без повреждений, неестественно бледные; ткани дёсен разрыхлены, кровоточивы...». Внутреннее исследование; так, пропускаем эти малоаппетитные подробности про содержимое желудка и цвет ткани легких на разрезе... Вообще-то с ума можно сойти: человек пережил революцию, гражданскую войну, репрессии, десять лет лагерей, и дожил чуть ли не до ста лет. Двужильные они, что ли, были, наши деды? Антон, между прочим, много раз слышал про тех, кто отсидел в сталинских лагерях даже не по десять – по двадцать, по двадцать пять лет, и практически все они дожили до наших дней, и не особо жаловались на здоровье. Может, во время сильных потрясений у людей открывается второе дыхание? И организм начинает вырабатывать какие-нибудь защитные антитела...

Судебно-медицинский диагноз: смерть в результате хронического лейкоза. Объяснения соседей – Паммель жил один, родственников у него не было, мужчина был вежливый, но замкнутый, про себя ничего не рассказывал; спиртным не злоупотреблял, хотя руки у него дрожали. Несколько раз ни с того ни с сего срывался и, что называется, «спускал собак» на соседей, правда, потом извинялся.

Все соседи единодушно отметили, что Эдуард Матвеевич словно бы стеснялся при них что-то делать. Никогда они не видели, чтобы он мыл посуду, готовил, выполнял свои обязанности по уборке мест общего пользования. В большой коммунальной квартире довольно трудно поймать момент, чтобы никого не было на кухне или в коридоре, но он ни разу не вынес мусор на глазах у соседей, и плиту не мыл, если двери еще хлопали. Иногда по ночам из его комнаты слышались сдавленные крики, соседи стучались к нему, интересуясь, не нужна ли помощь, но он из-за двери каким-то не своим голосом отвечал, что все в порядке. Один раз соседская семья была разбужена сдавленным криком, доносившимся из его комнаты; испугавшись за него – все-таки одинокий пожилой человек, они стали стучать ему в дверь, просили открыть; из-за двери слышалось тяжелое дыхание и шум, будто мебель передвигали. Тут соседи переполошились не на шутку – вдруг старика Паммеля кто-то убивает; сосед нажал плечом на дверь, выдавил хлипкий замок, и их взорам предстала просторная комната немца, освещенная небольшим прожектором, закрепленным на стене; мебель была на месте, только зеркало в простенке стояло как-то криво. Сам Эдуард Матвеевич в пижаме стоял посреди комнаты, трудно дыша, и никого больше в комнате не было.