Джузеппе Дженна - Во имя Ишмаэля

— Так, значит, подразделение ЦРУ здесь, у нас, — только временное явление? — спросил Монторси.

— Послушайте, Монторси. Чем меньше я вам скажу, тем лучше, в том числе для вас. Вы даже и представить себе не можете, что за всем этим скрыто…

Журналист побледнел. В конусообразном свете лампы его блестящие, подвижные, чрезвычайно живые глаза как будто слезились.

— Верю вам на слово, Фольезе. А в остальном, знаете, даже мне американцы… Но ведь у полицейского должны быть предрассудки, как и у журналиста, нет?

И они вместе засмеялись: шутка понравилась Фольезе.

— А, вот и Лучо с результатами поиска!

Лучо был архивист. Он принес пакет. Все нашел за десять минут. Фольезе спросил, не хочет ли Монторси остаться один, чтобы изучить старые номера «Коррьере». Он был симпатичен Монторси. И потом, здесь нет ничего, что он может понять, Фольезе. О находке на Джуриати не сообщалось в прессе. Пресс-конференции не созывали, и по крайней мере три-четыре дня молчания были гарантированы. Такова в управлении была процедура касательно особых дел отдела расследований. Так лучше работалось.

Первая газета. 15 января 1945 года. С бумаги, все еще прозрачной, сыпалась едва заметная пыль, слегка клейкая.

Фольезе:

— Это вещества для консервации. Не волнуйтесь. Это неприятно, но безвредно.

Монторси начал листать. То же самое ощущение, что он испытывал в архиве. Его внутреннему взгляду со всей ясностью предстал облик мумии. Дрожь отвращения.

— Могу я быть неделикатным? — спросил Фольезе.

— Пожалуйста.

— Что именно вы ищете?

— Заметки. Заметки о гибели партизан.

— Позвольте мне немного профессиональной извращенности, Монторси? — Он улыбался: открытое, искреннее лицо.

— Это вы мне позволяете проявлять тут свою профессиональную извращенность.

— Вопрос такой. Что общего имеет эта гибель… Сколько лет назад?

— Семнадцать.

— Семнадцатилетней давности. Что она имеет общего с каким-то современным делом? Это политический вопрос? Неофашисты?

Он смотрел Монторси прямо в глаза, сверлил его взглядом, у того создавалось ощущение, будто лицо его вскрылось и стало вращаться и наружу вышло некое твердое пространство, горячее и белое, внутримозговое вещество, плотное, приятное.

— Фольезе, если честно, я не знаю.

— Это связано с чем-то, о чем знаем и мы, журналисты?

Он вклинивался, тот, другой, в это белое, насыщенное, нейтральное, громкое пространство. Он делал это с упрямым любопытством, и это качество, Монторси чувствовал, было братом-близнецом вещества, из которого состояла его собственная интуиция: механический, мощный поток, который разными путями влечет человека к правде — далекой, но понятной. Поэтому ему не была неприятна настойчивость Фольезе. Напротив. Она его веселила.

— Нет. Не думаю, что вы знаете.

— Мы еще не знаем или же мы никогда не узнаем?

— Через несколько дней. Потерпите.

— Предлагаю вам обмен. — И даже это нахальство нравилось Монторси.

— Ну-ка послушаем.

— Вы говорите мне, в чем дело. А я провожу для вас расследование.

Монторси сжал губы, но то была улыбка. Он думал. У него было мало пространства для маневра. Он думал об Арле. Думал о невозможности задавать вопросы в этих кругах. О Болдрини, для которого был меченым. Возможно, это шанс оказать давление на Болдрини и на тех, кто отнял у него дело. Развязать руки журналисту, который может задавать вопросы, — те, что он, Монторси, не может задавать.

— Дайте мне подумать, Фольезе. Возможно, мы так и сделаем. Дайте мне поразмыслить минутку.

И снова стал листать. Пока не нашел заметку.

Но это была всего лишь небольшая статейка. Убитые партизаны. Их имена, даты рождения. Никаких мотивов. Никаких фотографий. Чистая хроника: прошедшее, анонимность в этом скоплении имен, перечисленных с крайней холодностью, допущенной при их упоминании. Ничего.

Он с громким шелестом свернул раскрытый экземпляр. Другой экземпляр. Зеленые глаза журналиста вопросительно блестели.

— Еще секунду, Фольезе. Дайте мне еще здесь проверить.

Он начал с конца, задом наперед. Страницы нового экземпляра были более жесткими, они хрустели под пальцами Монторси. 3 февраля 1945 года. Через несколько дней после первого убийства — вторая казнь. Он нашел и вторую статейку. Сухая хроника смерти, холодная, инертная, как пыль от консервирующего вещества на издании. Миниатюрные одинаковые буквы, из которых составлены имена и даты. Ничего больше. Ни намека на причину, на мотив, который заставил два взвода солдат уничтожить ребят. Это были репрессии? Существовал какой-то донос? Возможно, дат недостаточно. Возможно, расследование что-то упустило из виду. За событиями всегда что-то стоит. Однако что?

Был еще один экземпляр. 12 февраля 1949 года. Служащий архива, возможно, откопал какую-то отсылку ко времени, когда была установлена доска. Монторси уже потерял присутствие духа, это читалось у него на лице. Есть такие моменты, когда на лице можно читать как в книге без слов: это почти разорванная бумага, сильно потрепанная в середине, возможно, скукожившаяся из-за засушливого климата или попавшая в огонь. Теперь Монторси был желтым, а журналист подмечал каждую перемену в этой бледности, вызванной тем, что тому не по себе, — такое, возможно, происходило и с ним самим когда-то или произойдет в будущем.

— Что, дело не идет, а? Поиски впустую?

— Если я ничего не найду, то я вам ничего не скажу, Фольезе.

— Обращайтесь ко мне на «ты».

— Вы тоже.

12 февраля 1949 года. Буквы, местами неразборчивые из-за дефектов типографской краски. Портрет нации, которая попыталась возвеличиться над самой собой — после поражения, после разгрома. Внутриполитические сводки, колонки цифр, знаменующих упадок экономики. Реклама фирмы сладостей, теперь уже остановившей свое производство: цены — смехотворные.

Наконец он увидел фотографию, заголовок и маленькую статью, которая служила письменным комментарием к большому изображению, — в местной хронике.

В центре видна была доска — радужная, размытая мраморная поверхность, залитая бледным солнцем, на этом документальном фото. Люди в пальто и шляпах стояли широкой цепью и мрачно смотрели в объектив. Трое слева, четверо справа. Два лица выделялись на общем фоне, бледные, но отчетливые, за спинами стоящих.

Он стал читать.

МУЧЕНИКИ ДЖУРИАТИ

Установлена доска на вечную память о гибели миланских партизан

Милан. Вчера в 10:30 мэр Милана Антонио Греппи открыл мемориальную доску, установленную в память о казни, учиненной фашистами на спортивном поле Джуриати, в результате которой лишились жизни четырнадцать молодых партизан. На гражданской церемонии, помимо мэра Греппи, присутствовали вице-секретарь Коммунистической партии Италии Луиджи Лонго, сенатор от коммунистов Джанкарло Пайетта, секретарь Союза итальянских партизан Марио Анноне и Президент Всеобщей итальянской компании по эксплуатации нефтяных месторождений и заводов по переработке нефти «Агип» Энрико Маттеи. Все они во время национал-фашистской оккупации сражались в рядах Сопротивления, которое добилось освобождения итальянского народа.