Майкл Доббс - Зайти с короля

— Добрый вечер, премьер-министр. — Ее улыбка была искренней и широкой, в ней не было ничего от их предыдущей размолвки.

— А, мисс Куайн, я совсем забыл. Так что у нас с результатами опроса? — Он попытался придать себе рассеянный вид.

— Кого ты пытаешься обмануть? — сквозь зубы процедила она, когда они выходили из комнаты.

Он вопросительно изогнул бровь.

— Если бы они подумали, что ты в состоянии забыть о вечерней встрече с женщиной, у которой фигура вроде моей, они немедленно вызвали бы к тебе врача.

— Им платят не за то, чтобы они думали, а за то, чтобы они выполняли мои распоряжения. — Он говорил раздраженно, вкладывая особый вес в каждое свое слово, и Салли встревожилась. Она решила сменить тему разговора.

— Вернемся к результатам опроса — ты на шесть пунктов впереди, но поздравлять себя еще рано. Я должна предупредить: поездка короля скоро сведет это преимущество к нулю. Похоже, это будет своего рода цирк: рукопожатия и сочувственные разговоры, но твоя команда в этой игре не очень сильна.

— Боюсь, что на этой неделе Его Величество ждут новые огорчения.

— То есть?

— Его пресс-секретарь и близкий друг Майкрофт — гомосексуалист. Живет со стюардом авиакомпании.

— Ну и что? Это не преступление.

— Да, но, к сожалению, эта история только что просочилась в прессу, а уж она постарается, чтобы он предпочел стать обычным уголовником. Здесь не только обман собственной семьи — его несчастная жена, по-видимому, вынуждена была после двадцатилетнего брака покинуть дом мужа, оказавшегося таким мерзавцем. Здесь есть еще и аспект безопасности государства. Человек, которому доступна чрезвычайно важная информация, который посвящен в государственные секреты, который находится в самом сердце нашей королевской семьи, регулярно лгал во время проверок, имеющих целью установить пригодность сотрудников к исполнению возложенных на них обязанностей. Он открылся для шантажа и давления. — Урхарт нажал на кнопку личного лифта. — И потом, что серьезнее всего, он обманывал короля. Друг короля с детства, он предал его. Если, разумеется, отказаться от жестокого предположения, что король все знал и покрывал своего старого друга. Просто ужас.

— Ты хочешь сказать, что король тоже…

— Я ничего не хочу сказать. Это занятие для прессы, — ответил он, — которая, можно предсказать с уверенностью, к концу недели вцепится в это дело зубами.

Дверь лифта гостеприимно отворилась.

— Тогда зачем ждать, Френсис? Почему не ударить сейчас, пока король не пришел в себя и не справился со всеми этими неприятностями?

— Потому что Майкрофт — только кучка дерьма. А короля предстоит столкнуть не с кучи дерьма, а с горы, и к концу своей поездки он доберется до самой вершины, Я могу подождать.

Они вошли в тесный непритязательный лифт, втиснутый в лестничный колодец во время одного из предыдущих ремонтов здания в этом веке. Теснота его металлической коробки вынудила их прижаться друг к другу, и, когда дверь лифта закрылась, она могла видеть, как его глаза зажглись уверенностью и даже дерзостью, словно у льва в его логове. Она могла быть либо его добычей, либо его львицей; ей оставалось либо не отставать от него, либо быть пожранной.

— Есть дела, с которыми ты не можешь ждать, Френсис.

Шагать с ним след в след, держаться рядом с ним, даже когда он крадется к своей собственной горной вершине. Она протянула руку мимо него к панели с кнопками и на ощупь нашла ту, которая остановила лифт между этажами. Ее блузка была уже расстегнута и его пальцы массировали упругую плоть ее грудей. Она вздрогнула: он делал ей больно, его пальцы становились все более настойчивыми, а стремление доминировать — все более явным. Он все еще был в пальто. Ей приходилось позволять ему это, поощрять его, быть снисходительной. Он менялся у нее на глазах, избавляясь от скованности, а, возможно, и теряя контроль над собой. Неудобно зажавшись в угол лифта, упираясь ногами в его стены и чувствуя холод металла на своих ягодицах, она знала, что ей придется идти с ним, куда она сможет и куда он захочет: второй такой возможности не будет. Такой шанс выпадает раз в жизни, и ей надо хвататься за него, скажет он «пожалуйста» или нет.

Было четыре часа утра и совсем еще темно, когда Майкрофт на цыпочках выбрался из спальни и начал одеваться, стараясь не шуметь. Кенни все еще спал, по-детски разметавшись в перепутанных простынях и обнимая рукой игрушечного мишку. Движимый глубоким, естественным желанием защитить молодого человека, Майкрофт почувствовал себя скорее отцом, чем любовником. Ему оставалось надеяться, что то, что он делал, было правильно.

Одевшись, он сел за стол и включил настольную лампу, чтобы написать записку. Несколько попыток кончались одним и тем же: он рвал записку на мелкие кусочки, пополняя ими растущую горку обрывков. Как объяснить, что он разрывается между чувством любви и долга по отношению к двум мужчинам, королю и Кенни, которым из-за него грозит опасность? Что он бежит сейчас, потому что всю свою жизнь он убегал и потому что другого ответа не знает. Что ничего не изменится и после поездки короля, она только отодвигает катастрофу на три дня.

Горка разорванной бумаги все росла и в конце концов он написал: «Поверь, я люблю тебя. Прости». Это звучало слишком выспренно и слишком кратко.

Он спрятал клочки бумаги в свой портфель, осторожно щелкнув его замками, и надел пальто. Потом выглянул в окно на улицу, где было так же пустынно и холодно, как у негра на душе. Насколько мог осторожно, он прокрался в спальню, чтобы положить записку на столик, где ее сможет увидеть Кенни. Прислоняя ее к вазе с цветами, он увидел, что Кенни сидит в кровати, полусонными глазами таращится на портфель, на пальто и на записку и начинает понимать происходящее.

— Почему, Дэвид, почему? — прошептал он. Он не стал кричать, не ударился в слезы, в его жизни и с его профессией уже было столько уходов, но в каждом его слове было обвинение.

Ответа у Майкрофта не было. У него не было ничего, кроме чувства безысходного отчаяния, от которого он хотел избавить всех, кого любил. Он бросился бежать — прочь от Кенни, одиноко сидящего на своем троне из простыней и прижимающего к груди любимого мишку, прочь из квартиры, мимо пустых молочных бутылок, в реальный мир, в темноту. Его шаги гулко звучали в тишине пустынной улицы, и впервые в своей взрослой жизни Майкрофт почувствовал на щеках слезы.

А потом в этот день слезы были везде. Висели в сыром воздухе зимней ночи, стекали по замшелым стенам домов в переполненные цементные канавки водостоков, блестели в глазах бездомного старика, вглядывавшегося в лицо своего короля. Старик давно перестал обращать внимание на многодневный чернозем у себя под ногтями и на въевшийся в него запах старой мочи. Его король услышал с нескольких ярдов и тем не менее опустился на колено возле жилища старика со всем его скарбом — саквояжем, перемотанным бечевкой, рваным и грязным спальным мешком и набитой газетами большой картонной коробкой; все это старик каждый вечер рисковал не найти на своем месте, вернувшись к ночлегу.